Ольга Ерёмина
«ДЕЛАТЬ ЧУДЕСА СВОИМИ РУКАМИ»
«Когда мы в свободные часы
лежали в сарае, он читал мне на память, не рассказывал, а именно читал. В моей
полевой книжке записано 15 названий («Алые паруса», «Корабли в Лиссе» А.Грина,
«Борьба за огонь» Ж..Рони-старшего,
«Конец сказки» Джека Лондона и др.)».
Н. Н.
Новожилов об И. А. Ефремове[1].
Иван Антонович Ефремов
рассказывает своему сотруднику, студенту Новожилову, «Алые паруса» наизусть.
Это было в 1935 году, во время Верхне-Чарской экспедиции.
Феерия была написана Грином
в 1923 году и, вероятно, только что изданная книга была сразу прочитана
Ефремовым. В 1923 году ему всего 15 лет, он чувствует в себе силы необъятные, и
книга о чуде помогает ему понять, какой должна быть жизнь человека, несущего
свет.
Между Грином и Ефремовым
много общего: скитальческая юность, мечты о далёких странах, любовь и знание
моря. Обоих интересовала психология пограничных состояний человеческой
личности, только Грин их тонко описывал, а Ефремов попытался дать им
объяснение.
Грин ушёл из жизни в 1932
году, когда жизнь Ефремова была полна радости борьбы и научных открытий.
Старший современник Ефремова, Грин несомненно оставил в его душе глубокий след.
Какой?
Как всякое выдающееся художественное
произведение, феерия Грина «Алые паруса» многослойна по содержанию: перечитывая
её заново, можно каждый раз открывать новые яркие образы и исследовать глубину
мысли автора, стремиться к тому, чтобы эта книга стала, по словам Грина, «тем
нужным словом в беседе души с жизнью, без которого трудно понять себя» (глава II
«Грэй»).
По мотивам феерии было
сказано и написано столько, что название и образы этого произведения
превратились в обыденном сознании в довольно плоский штамп: Грей под алыми парусами
– и Ассоль, которая ждала. Образ Ассоль при этом сливается с образом Золушки,
Грей превращается в принца, отыскавшего по башмачку свою суженую. Обыденность
опошливает сказку, превращая Алые паруса в «белого коня», а затем и в «белый
мерседес». При этом мы часто ведём себя так же, как поступали дети Каперны, насмехаясь над маленькой Ассоль, – зло и
неосознанно жестоко, опасаясь подняться в мечте слишком высоко: с высоты
больнее падать.
Конечно, между Ассоль и
Золушкой, между Греем и принцем, нашедшим хрустальный башмачок, существует
морфологическое родство. Но есть и вещи, кардинально отличающие этих персонажей
друг от друга.
Я не буду подробно разбирать
всё произведение, обращу внимание лишь на фрагменты, которые мне кажутся
ключевыми для понимания образов главных героев.
Перечитаем некоторые
фрагменты, посвящённые Грею.
1. «…Он вынул гвозди из окровавленных рук
Христа, то есть попросту замазал их голубой краской, похищенной у маляра». «Я
не могу допустить, чтобы при мне торчали из рук гвозди и текла кровь».
2. «– Я выпью его, – сказал однажды Грэй,
топнув ногой.
– Вот храбрый молодой человек! – заметил Польдишок. – Ты выпьешь его в
раю?
– Конечно. Вот рай!.. Он у меня, видишь? – Грэй тихо засмеялся, раскрыв
свою маленькую руку. Нежная, но твёрдых очертаний ладонь озарилась солнцем, и
мальчик сжал пальцы в кулак. – Вот он, здесь!.. То тут, то опять нет…»
3. «Грэй замер. В то время, как другие женщины
хлопотали около Бетси, он пережил ощущение острого чужого страдания, которое не
мог испытать сам.
– Очень ли тебе больно? – спросил он.
– Попробуй, так узнаешь, – ответила Бетси, накрывая руку передником.
Нахмурив брови, мальчик вскарабкался на табурет, зачерпнул длинной
ложкой горячей жижи (сказать кстати, это был суп с бараниной) и плеснул на сгиб
кисти. Впечатление оказалось не слабым, но слабость от сильной боли заставила
его пошатнуться. Бледный как мука Грэй подошёл к Бетси, заложив горящую руку в
карман штанишек.
– Мне кажется, что тебе очень
больно, – сказал он, умалчивая о своём опыте. – Пойдём, Бетси, к врачу.
Пойдём же!
Он усердно тянул её за юбку, в то время как сторонники домашних средств
наперерыв давали служанке спасительные рецепты. Но девушка, сильно мучаясь,
пошла с Грэем. Врач смягчил боль, наложив перевязку. Лишь после того, как Бэтси
ушла, мальчик показал свою руку».
4. «Однажды он узнал, что Бетси
не может выйти замуж за конюха Джима, ибо у них нет денег обзавестись
хозяйством. Грэй разбил каминными щипцами свою фарфоровую копилку и вытряхнул
оттуда всё, что составляло около ста фунтов. Встав рано, когда бесприданница удалилась на кухню, он
прокрался в её комнату и, засунув подарок в сундук девушки, прикрыл его
короткой запиской: «Бетси, это твоё. Предводитель шайки разбойников Робин Гуд»».
5. «Ему шёл уже двенадцатый год, когда все
намёки его души, все разрозненные черты духа и оттенки тайных порывов
соединились в одном сильном моменте и, тем получив стройное выражение, стали
неукротимым желанием. До этого он как бы находил лишь отдельные части своего сада – просвет, тень, цветок, дремучий и
пышный ствол – во множестве садов иных,
и вдруг увидел их ясно, все – в прекрасном, поражающем соответствии.
Это случилось в библиотеке. <…>
Обернувшись к выходу, Грэй увидел над дверью огромную картину, сразу
содержанием своим наполнившую душное оцепенение библиотеки. Картина изображала
корабль, вздымающийся на гребень морского вала».
Первые четыре события были
такими событиями, в которых Грэй совершал какие-то действия, поступки во
внешнем мире. Пятое событие – встреча с картиной – важнейшее событие
внутреннего мира, которое направляет все движения души в одно русло. Грэй сумел
установить «связь с бурей», своим воображением он словно бы оживил картину,
очутился внутри неё – это проявление той высшей реальности, которая
просвечивает сквозь очевидность и которая во мнении людей, «умеющих читать и
писать» (Грин), называется чудом.
Итак, текст Грина:
«Не мысли, но тени этих мыслей выросли в душе Грэя, пока он смотрел
картину. Вдруг показалось ему, что подошёл слева, встав рядом, неизвестный
невидимый; стоило повернуть голову, как причудливое ощущение исчезло бы без
следа. Грэй знал это. Но он не погасил воображение, а прислушался. Беззвучный
голос выкрикнул несколько отрывистых фраз, непонятных, как малайский язык;
раздался шум как бы долгих обвалов; эхо и мрачный ветер наполнили библиотеку.
Всё это Грэй слышал внутри себя. Он осмотрелся: мгновенно вставшая тишина
рассеяла звучную паутину фантазии; связь с бурей исчезла».
Подчеркнём: «Но он не погасил воображение, а
прислушался».
Большинство людей, особенно
взрослых, встретившись с необыкновенным, ощутив полёт фантазии, тут же гасят
своё воображение, словно боясь оторваться от земли, страшась быть захваченным
мощной волной чудесного. Мир может одарить человека приближением к чуду, но
войти в него или остаться на твёрдом берегу рассудочности – решает сам человек.
Это и есть важнейший внутренний поступок, тот душевный шаг, который сформировал
сознание Грэя. Именно об этом он потом писал в письме к матери:
«Я знаю. Но если бы ты видела, как
я; посмотри моими глазами. Если бы ты
слышала, как я; приложи к уху раковину: в ней шум вечной волны; если бы ты
любила, как я – всё, в твоём
письме я нашёл бы, кроме любви и чека, – улыбку…»
Фигура капитана,
изображённого на картине, стала воплощением жизненного идеала Грэя.
«В этом мире, естественно, возвышалась над всем фигура капитана. Он был
судьбой, душой и разумом команды. Его характер определял досуги и работу
команды. Сама команда подбиралась им лично и во многом отвечала его
наклонностям. Он знал привычки и семейные дела каждого человека. Он обладал в
глазах подчинённых магическим знанием…»
Встреча с картиной привела к
тому, что, когда Грэю шёл пятнадцатый год, он убежал из дома и посвятил свою
жизнь морю, стал таким капитаном, о котором великолепный Летика говорил:
«Капитан дельный, но непохожий. Загвоздистый капитан».
Даже трактирщик Хин Меннерс,
прожженный плут, «сразу угадал в Грэе настоящего
капитана – разряд гостей, редко им виденных».
Ассоль видит в человеке не
только его бытовую оболочку, не только его очевидные проявления, но лучшую,
возможно, скрытую от самого человека духовную сущность, стремящуюся к
прекрасному и доброму. Она видит в человеке его затаённую мечту: для рыбака это
мечта о большой рыбе, для угольщика – мечта о том, что корзина с углём
зацветёт. Сила её убеждённости такова, что старый угольщик, как наяву, видит, «будто из прутьев поползли почки».
Подробнее об этом автор
пишет в главе IV «Накануне». Прекрасный психологический анализ дан
Грином в двух абзацах, первый из которых начинается словами: «Пока она шьёт, посмотрим на неё поближе –
во внутрь».
Перечитаем эти два абзаца
особенно внимательно. Существует расхожее мнение, что заслуга Ассоль лишь в
том, что она просто верила в мечту и ждала сказочного принца. Но просто ждать –
этого слишком мало для чуда. Душа Ассоль каждый день созидает самоё себя.
Вознаграждается не слепое тоскливое ожидание, но стремление увидеть в
обыденности «отражённый смысл иного
порядка».
Процитируем наиболее
значимый отрывок:
«Она знала жизнь в пределах, поставленных её опыту, но сверх общих
явлений видела отражённый смысл иного
порядка. Так, всматриваясь в предметы, мы замечаем в них нечто не
линейно, но впечатлением – определённо человеческое, и – так же, как
человеческое – различное. Нечто подобное тому, что (если удалось) сказали мы
этим примером, видела она ещё сверх
видимого. Без этих тихих завоеваний всё просто понятное было чуждо её
душе. Она умела и любила читать, но в книге читала преимущественно между строк,
как жила. Бессознательно путём своеобразного вдохновения она делала на каждом
шагу множество эфирнотонких открытий, невыразимых, но важных, как чистота и
тепло. Иногда – и это продолжалось ряд дней – она даже перерождалась;
физическое противостояние жизни проваливалось, как тишина в ударе смычка, и
всё, что она видела, чем жила, что было вокруг, становилось кружевом тайн в
образе повседневности. Не раз, волнуясь и робея, она уходила ночью на морской
берег, где, выждав рассвет, совершенно серьёзно высматривала корабль с Алыми Парусами.
Эти минуты были для неё счастьем; нам трудно
так уйти в сказку, а ей было бы не менее трудно выйти из её власти и
обаяния».
Вернёмся ненадолго к Ефремову. Вот он – маститый учёный, автор знаменитых на весь мир фантастических книг – пишет одному молодому другу:
«Создать самого себя. Как это понимать? Мне кажется, что так –
приобрести свои взгляды на любое явление в жизни и свое отношение, основанное
или на личном опыте, или, что также очень важно, на глубоком продумывании и
прочувствовании опыта мировой культуры. Приобрести мудрость, которая не есть
только знание, а «чувство-знание», которая дается больше страданием, чем
радостью, часами тоскливого раздумья, а не мгновеньями победной борьбы»[2].
Судьбоносной ночью, когда
Грэй дремал у костра на берегу, а мысль его «бродила в душе вещей», Ассоль
проснулась:
«Вдруг нечто, подобное отдалённому зову, всколыхнуло её изнутри и
вовне, и она как бы проснулась ещё раз от явной действительности к тому, что
явнее и несомненнее. С этой минуты ликующее богатство сознания не оставляло
её».
Душа юной девушки звучала,
«как оркестр».
В обыденной жизни мы, как
правило, заглушаем едва внятные, порой бессвязно-туманные позывные иных миров,
иных состояний. О людях, которые способны слышать «отдалённый зов», мы говорим:
у них хорошо развита интуиция. Но что же мешает нам самим развивать в себе
интуицию, способность слушать и слышать многообразные голоса вселенной духа?
Как правило, нашу способность распознавать сжигает страх: страх оказаться
смешным, страх перед непонятным, перед открывающимися глубинами собственного
сознания.
Сердце Ассоль проснулось «от
явной действительности к тому, что явнее и несомненнее». Сквозь наложения
бытовых картин, кажущихся очевидно-несомненными, сквозь паутину обыденности она
смогла увидеть высокую реальность гармонии души и мира, реальность и
явственность соединённых судеб – и не заглушила в себе этот голос, испугавшись:
«А что подумают другие?» – и пошла на зов.
Грэй увидел спящую Ассоль: «Быть может, при других обстоятельствах эта
девушка была бы замечена им только
глазами, но тут он иначе
увидел её».
Он надевает кольцо на палец
девушки и думает, что «подсказывает жизни
нечто существенное, подобное орфографии».
Лонгрен, увидев дочь, был
поражён: она почти испугала его «светом
взгляда, отразившего возбуждение. Казалось, открылось её второе лицо – то
истинное лицо человека, о котором обычно говорят только глаза».
Сам Грин определяет это
чувство так:
«…Ассоль встрепенулась, как ветка, тронутая рукой, и засмеялась долгим,
ровным смехом тихого торжества»; чуть ниже он говорит, что Ассоль отвечала
отцу, едва «победив ликование».
Тонкий разбор
психологического состояние человека, пережившего катарсис, дан Грином в главе VI
«Ассоль остаётся одна».
Эпизод встречи Ассоль и Грэя
– рассказ о подлинной драгоценности человеческого бытия. В монологе Грэя звучат
важные для постижения смысла книги слова:
«…я понял одну нехитрую истину.
Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками. Когда для человека
главное – получать дражайший пятак, легко дать этот пятак, но, когда душа таит
зерно пламенного растения – чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии.
Новая душа будет у него и новая у тебя».
Обновляется не только душа
принимающего чудо, но в первую очередь душа дарящего, созидающего это чудо.
Гриновская идея обновления человека – дарящего, деятельного – звучит в каждом
произведении Ефремова.
Февраль 2008 г.