А.П.Назаретян, У.Новотный

Обсуждение глобальных прогнозов, сценариев и стратегий, обострившаяся в этом контексте полемика между сторонниками биоцентрического и гуманистического мировоззрений усилили интерес к когорте мыслителей XIX - начала ХХ веков, объединенных несколько расплывчатым названием "русские космисты" /1/.

Чтобы избежать обычной в подобных случаях неопределенности, сразу оговоримся, что мы не имеем в виду православных мыслителей с их рассуждениями о богочеловечестве и человеке как частице космоса, имеющими массу содержательных прецедентов в мировой философии. Предметом нашего внимания является по-настоящему самобытная идея российских чудаков-мечтателей (А.В.Сухово-Кобылина, Н.Ф.Федорова, К.Э.Циолковского и др.), состоящая в том, что человечество способно практически достичь родового бессмертия, распространив свою деятельность за пределы планеты-колыбели - это вопрос времени и техники.

Тем самым было положено начало грандиозной интеллектуальной работе, воплотившейся затем в математические формулы и технические решения. Не менее интересен другой, общеметодологический итог этой работы: космисты отвергли наличие абсолютных ограничений развитию цивилизации и разума. В данном отношении к мыслителям российского происхождения близок едва ли не единственный западноевропейский философ XIX века - Г.Фихте. Поскольку же содержание идеи не определяется отметкой в паспорте, то логично, на наш взгляд, и этого коренного немца отнести к числу "русских космистов".

Оригинальность стержневой идеи космизма

"Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда".

А.Ахматова.

Может показаться, что вывод о беспредельных возможностях разума всего лишь повторяет суждения, высказывавшиеся гуманистами итальянского Возрождения, французскими просветителями и прогрессистами, а также авторами социалистических утопий. Здесь, однако, имеется существенная тонкость.

В эпоху Возрождения этот оптимистический тезис, заостренный против религиозной традиции принижения человека, касался безграничности его духовного роста. Но вера в неограниченный прогресс вступала во все более очевидное противоречие с естественно-научной картиной мира по мере того как Земля признавалась рядовым космическим телом, исчерпаемая энергия Солнца - единственным источником жизненных процессов, а вселенная - однородным, бесконечным и неизменным во времени множеством звезд и планет (или, позже, системой, неуклонно движущейся к тепловой смерти).

Начиная с XVII века, даже самые безудержные оптимисты вынуждены были либо прямо указывать на это противоречие, либо игнорировать его, вызывая справедливые упреки оппонентов.

Так, Ш.Фурье в споре с утопией Ф.Бэкона "Новая Атлантида" подчеркнул, что только бесплотные тени могут иметь бесконечную историю на конечной Земле. Ж.Кондорсэ, веривший в будущую осуществимость любой технической задачи и в нескончаемое совершенствование человечества, счел все же необходимым уточнить: "Успехи в этом совершенствовании ... имеют своей границей только длительность существования нашей планеты, в которую мы включены природой" /2, с.5/. Ф.Энгельс, с юных лет до старости бившийся над проблемой согласования философского оптимизма с обескураживающим выводом естествознания о неизбежном исчерпании солнечной энергии, в конце концов, признал свое поражение. Ему удалось подсластить пилюлю лишь двумя утешительными соображениями: во-первых, "движение истории общества по нисходящей линии" начнется не скоро /3, с.276/, а во-вторых, "с той же самой железной необходимостью, с какой она (материя. - А.Н., У.Н.) когда-нибудь истребит на Земле свой высший цвет - мыслящий дух, она должна будет его снова породить где-нибудь в другом месте и в другое время" /4, с.363/.

Как видим, наиболее обнадеживающая перспектива, совместимая с естественно-научным мировоззрением XIX века, - представление эволюции в виде бесконечных замкнутых циклов, имеющих восходящую и нисходящую фазы и лишенных какой-либо преемственности.

Аналогично оценивали перспективу и сами естествоиспытатели. Уже в XX веке В.И.Вернадский, много сделавший для утверждения цельной концепции планетарного развития, решительно возражал против универсализации эволюционных представлений, поскольку это противоречит пространственной и временной бесконечности вселенной. Эволюционные процессы на Земле, завершающиеся образованием ноосферы, суть лишь локальная флуктуация, ограниченная пределами Солнечной системы, а поэтому обреченная на угасание; вселенная же остается стационарной, и "общая картина ее, взятая в целом, не будет меняться с течением времени" /5, с.136/.

Далее мы покажем, что циклические модели эволюции преобладают и в естествознании конца XX века. На этом фоне стержневая идея космистов, решительно отделивших судьбу носителя разума от судьбы родной планеты и от "железной необходимости" природы вообще, все еще звучит то ли откровением пророка, то ли бредом фанатика: "Мрачные взгляды ученых о неизбежном конце всего живого на Земле ... не должны иметь теперь в наших глазах достоинства непреложной истины ... Нет конца жизни, конца разуму и совершенствованию человечества. Прогресс его вечен!" /6, с.207-208/.

Отношение к идеологии русского космизма в целом сегодня не может быть однозначным. Достаточно отметить, что гимн разуму подчас сочетался с агрессивным третированием дочеловеческих форм жизни (у Циолковского, например, это вылилось в проект тотального истребления биологических видов, искусственного отбора среди людей и даже механической "разборки" Земного шара /7/, /8/). Говоря же о гуманистических мотивах в мировоззрении русских космистов, мы имеем в виду только один конкретный сюжет. Эти отчаянные утописты впервые в эпоху развитого естествознания провозгласили способность разумного субъекта целенаправленно вмешиваться в естественный ход событий и, следовательно, потенциальную независимость будущего от циклизма природных событий.

Эта весьма нетривиальная мысль не могла быть оценена по достоинству ни в XIX, ни в начале XX века. Но она оказывается созвучной  новейшим тенденциям научного мышления на исходе текущего столетия.

Субъектные категории в классической, неклассической и постнеклассической науке

"Изменяется ли состояние Вселенной

от того, что на нее смотрит мышь?"

А.Эйнштейн.

Цельное и многогранное по содержанию понятие постнеклассической науки утвердилось в методологической литературе 80-90-х годов /9; 10/. Не анализируя здесь всех аспектов выражаемого этим понятием сложного феномена, выделим центральный параметр, по которому различие между классической, неклассической и постнеклассической парадигмами наиболее выразительно. Для этого уместно обратиться к сформулированному А.Эйнштейном вопросу-гротеску, который взят эпиграфом к настоящему разделу.

В рамках классической науки этот вопрос лишен смысла, поскольку отрицательный ответ на него разумеется сам собой. Парадигма Г.Галилея - Ф.Бэкона формировалась как антитеза антропоморфной философии, построенной на аристотелевской категории целевой причинности и объяснявшей любое движение субъективными стремлениями физических тел. Соответственно, доминантой "галилеевского" мышления стало устранение субъекта из концептуального аппарата науки. В гносеологическом плане это предполагало построение надсубъектного знания, безотносительного к задачам исследования, ценностным ориентациям, гипотезам и процедурам. В онтологическом плане - тотальное игнорирование собственных субъектных качеств исследуемого объекта, целей его поведения и индивидуальных особенностей.

Отказ от субъектных допущений дал быстрый и убедительный эффект в механике, но породил значительные трудности при интерпретации поведения животных и тем более людей. В итоге единая прежде антропоморфная картина мира расчленилась на дисциплинарные отрасли и началась эпопея воссоединения путем выстраивания всех наук по механистическому образцу. Эта редукционистская стратегия составила концептуальную основу всех без исключения классических дисциплин - от физики до психологии, - обогатив их такими мощными исследовательскими инструментами, как индуктивная логика, квантификация, анализ и эксперимент /11, с.26-42/. Вместе с тем развивавшиеся гуманитарные и биологические науки испытывали все большие неудобства в тесных доспехах физикалистского (бессубъектного) мышления, а в начале XX века из этих доспехов выросла и сама физика.

Вопрос Эйнштейна связан с квантово-релятивистскими представлениями, обусловившими стирание привычной для естествоиспытателей "грани между объектом и субъектом" (М.Борн). Вызванный этим обстоятельством методологический кризис (следы которого отчетливо видны в мемуарной литературе и в дискуссиях 20-50-х годов) завершился признанием того, что включение системы и акта наблюдения в структуру физической теории не только не дискредитирует, но и способствует повышению достоверности знания /12/.

Несколько позже зависимость изучаемого процесса от процедуры и от самого факта исследования была широко признана также в биологии, в обществоведении и в психологии. В целом же первая половина XX века ознаменовалась ясным осознанием того, что ученый всегда связан с предметом через посредство концептуальных моделей, а это, в свою очередь, обусловило постепенную смену гносеологии истинностных суждений гносеологией взаимодополнительных моделей /13/.

Если неклассическая наука реабилитировала субъекта знания, развенчав тем самым гносеологический идеал физикализма, то дальнейшие события обнажили еще одну грань эйнштейновского вопроса: субъектные представления вернулись в онтологию научной картины мира. Распространение системно-кибернетической и системно-экологической метафор на область доорганического естествознания, становление моделей самоорганизации (синергетика, неравновесная термодинамика и др.), формулировка антропного космологического принципа способствовали превращению "физики изолированных объектов" в "физику отношений". Проникновение в нее понятий управления, антиэнтропийных механизмов, устойчивости, информационного моделирования, конкуренции способствует новому синтезу причинного и целевого подходов. Сегодня для физика уже уместны вопросы типа: "Зачем в природе появились лямбда-гипероны? Зачем понадобилось несколько видов нейтрино? Для чего фотон выбирает данную траекторию?", - которые упираются в вопрос о том, для сохранения каких систем это необходимо и как достигается устойчивость отдельных образований и (или) метасистемы, в рамках которой происходит взаимодействие.

Восстановление в правах категорий индивидуальности и эволюционной иерархии дополнило методологическую стратегию редукционизма противоположной стратегией элевационизма (от лат. elevatio - возведение). При этом содержательные аналогии распространяются от эволюционно высших к низшим формам взаимодействия и в низшем ищутся латентные предпосылки высшего. Фигурально говоря, на смену классическому представлению о человеке как "сверхсложной физической частице" приходит представление о физической частице как "дочеловеке" /11/.

Это выразилось и в требовании совместимости любой естественно-научной теории с фактом человеческого существования /14/. Если в классическом естествознании человек выглядел, по выражению И.Пригожина /15, с. 163/, "своего рода ошибкой", то теперь тезис "Я существую" - наиболее эмпирически достоверное из всех мыслимых суждений - принимается за исходный при построении правдоподобной естественно-научной теории.

Таким образом, постнеклассическая наука воспроизвела некоторые существенные черты "догалилеевского" мировоззрения: обездушенный мир классической науки вновь наполнился субъектными отношениями. Это не могло не сказаться на оценке реального и потенциального влияний разума на ход мировых событий.

Натуралистическая и субъектная футурология

"Конечность есть только

эвфемизм для ничтожества".

Л.Фейербах.

Классическая, неклассическая и постнеклассическая парадигмы - это не просто вытесняющие друг друга стадии в развитии научного мышления. Паллиативная (модельная) гносеологическая установка современной науки допускает их сосуществование, конкуренцию и взаимодополнительность, обеспечивая тем самым более объемное видение прошлого, настоящего и особенно будущего.

Впрочем, по отношению к будущему различия между классическим и неклассическим естествознанием, равно как и между отдельными дисциплинами, на материале которых строиться прогноз, второстепенны. Они касаются оценки сроков дальнейшего существования цивилизации, а также конкретных сценариев ее неизбежного разрушения в силу имманентных законов природы, но вопрос о наличии абсолютных естественных пределов обсуждению не подлежит.

Так, биологи обратили внимание на то, что время существования любого вида генетически ограничено, причем этот срок обратно пропорционален сложности организма. По расчетам Н.Федоренко и Н.Реймерса /16/, виду homo sapiens теперь "за сорок" и, следовательно, при оптимальном раскладе ему предстоит 30-50 тыс. лет жизни. Имеется и более жесткий расчет, построенный на предположении о противоестественности этого биологического вида (о чем свидетельствует непропорционально развитый мозг) и сокращающий его последующее существование до 20-50 поколений /17/.

Не избежит кончины и биосфера в целом. С затуханием вулканической активности Земли приток СО₂ сокращается, что повлекло за собой снижение продуктивности биоты на протяжении последних 100 млн лет. Согласно расчетам М.Будыко /18/, дальнейшее снижение продуктивности до нуля произойдет за 3-4 млн лет, так что появление человека на Земле застало "последние геологические секунды" умирающей биосферы.

После таких прогнозов астрофизический сценарий солнечной активности представляет разве что абстрактный интерес. По современным представлениям, прежде чем "потухнуть", лишив жизнь источника энергии (как это виделось во времена Ф.Энгельса), Солнце увеличится до размеров красного гиганта и либо поглотит, либо, во всяком случае, сожжет Землю /19/.

В космологии начинаются уже вовсе запредельные временные масштабы. В "стандартной" модели расширяющейся Вселенной последнюю ожидает либо бесконечное расширение, либо следующий за ним процесс сжатия (это зависит от отношения средней плотности вещества в Метагалактике к критическому значению плотности - отношения, которое достоверно не установлено). Оба варианта абсолютно бесперспективны для сохранения устойчиво неравновесных процессов /20; 21/. Немногим более обнадеживает и альтернативная модель "раздувающейся" Вселенной. Хотя она допускает систематическое воспроизведение "экспоненциально больших областей, способных поддерживать существование жизни нашего типа" /22, с.167/, но появление таких областей "вне" Метагалактики исключает какие-либо контакты и причинные зависимости. По существу речь идет о таких же повторяющихся циклах, о каких писали Энгельс и Вернадский, следуя представлениям классической космологии.

Последний штрих в финалистическую картину будущего добавляет физика элементарных частиц. Из современной теории объединенного взаимодействия следует, что протон, считавшийся прежде абсолютно стабильным элементом, также имеет конечный срок жизни /23/, т.е. всем макротелам Вселенной со временем предстоит распад.

Итак, несмотря на чудовищный разброс временных оценок - от сотен до триллионов лет! - все натуралистические сценарии безоговорочно предвещают завершение эволюционного цикла. Казалось бы, перспектива коллапса через тысячи и тем более через миллионы и миллиарды лет иррелевантна нашим сегодняшним заботам. Следует, однако, указать на два обстоятельства.

Во-первых, человеческий поиск жизненного смысла сопряжен с той или иной формой беспредельности. Изучая работы по космологии, трудно не заметить, как сухие, насыщенные формулами тексты становятся неожиданно эмоциональными и поэтичными, чуть только речь заходит о невообразимо далеком, но неумолимом конце. Характерно замечание американского астрофизика Ст. Вайнберга, что в свете метагалактической перспективы человеческое существование видится "фарсом", которому лишь осознание печальной неизбежности придает смысл "высокой трагедии" /24, с.144/.

Во-вторых, натуралистическое мышление касается не только долгосрочных, но и обозримых прогнозов, кристаллизуясь в соответствующих социальных проектах и рекомендациях.

Поскольку в глазах натуралиста субъективная реальность - психика, мышление, сознание - сугубо вторична и эпифеноменальна, то он склонен игнорировать влияние разумного субъекта на ход естественных процессов. А коль скоро сегодня игнорировать такие влияния уже невозможно (хотя бы в силу очевидности антропогенных кризисов), они неохотно признаются, но исключительно в качестве негативного фактора.

Литература по глобалистике изобилует расчетами (часто взаимопротиворечивыми), построенными на линейной экстраполяции наблюдаемых тенденций и демонстрирующими, через сколько лет будет исчерпаны энергетические, биологические, вещественные и прочие ресурсы, когда следует ожидать генетического вырождения человечества из-за нарушенного естественного отбора и т.д. Идеологическим обрамлением таких расчетов служат технофобия, алармизм, неприязнь к прогрессу, к современной культуре, а то и к культуре вообще, подчас откровенная мизантропия в работах экологов (см. об этом /25, 26/). Высшим научным авторитетом становится Т.Мальтус, общим местом - призывы "жить по законам природы", снизить уровень потребностей, медицинского обеспечения, сократить население в пять, в десять, иногда в сотни раз (в недавно изданном учебном пособии рекомендуется довести численность планеты до той, какая существовала в эпоху палеолита и которая оценивается авторами в 10 млн человек /27, с. 248-306/), свести человеческое предназначение к той или иной "биосферной функции" (хотя в чем именно она состоит, никто не смог вразумительно сформулировать) - все ради того, чтобы отсрочить неизбежный экологический крах.

Натуралистические расчеты, прогнозы и рекомендации полезны для начальной ориентировки. Но, будучи представлены как последнее слово науки, они усиливают в людях чувство безысходности, мифической родовой вины (за то, что наши далекие предки не остались сугубо природными существами), дают дополнительный импульс межэтнической напряженности. Существенно же иные, конструктивные проекты невозможны до тех пор, пока человеку отводится роль вселенской случайности или функционального придатка биосферы, а его активность видится только в разрушительной ипостаси.

Поэтому решающую роль сегодня приобретает субъектная (антропоцентрическая) футурология, выстроенная в парадигме постнеклассической науки. При этом паллиативные модели будущего выводятся из универсальных тенденций развития, в которых возрастающая роль целенаправленной активности выступает как фундаментальный, закономерный и созидательный фактор.

Универсальные векторы эволюции и феномен субъектности

"Наши тела состоят из пепла

давно угасших звезд".

Дж. Джинс.

Исторически возрастающая роль жизни и разума в физическом бытии нашей планеты была впервые с необходимой полнотой продемонстрирована работами Вернадского. Это дает основание считать его одним из основателей постнеклассической науки, хотя, как выше отмечено, привязанность к дорелятивистской космологии сделала выдающегося эволюциониста противником универсализации эволюционных представлений.

Но после того как фридмановские модели превратили бесконечную, однородную и стационарную вселенную в динамически развивающуюся Метагалактику (или Вселенную с большой буквы), как обнаружились свидетельства последовательного усложнения материальных форм и в сферу научного анализа были включены фундаментальные законы самоорганизации - после этого мысль о распространении организующего влияния разума за пределы Земли перестала выглядеть экзотической бессмыслицей. Сегодня предвидение космистами возрастающей способности интеллектуального субъекта целенаправленно вмешиваться в естественные процессы представляется логической проекцией в будущее тех сквозных тенденций, которые ретроспективно прослеживаются и на социальных, и на биологических, и на космофизических стадиях универсальной эволюции.

Так, специальные исследования переломных эпизодов социального развития обнаруживают парадоксальное обстоятельство. Антропогенные кризисы в социоприродных отношениях, вызванные прямолинейным наращиванием технологических возможностей, радикально разрешались не возвращением общества к природе, а напротив, очередным удалением человека и его природной среды от естественного (дикого) состояния. Например (если брать крупные блоки), охота и собирательство естественнее земледелия и скотоводства, сельскохозяйственное производство естественнее промышленного, индустриальная цивилизация естественнее информационной. С каждым разом возрастали степень инструментальной опосредованности отношений, удельный вес искусственных регуляторов в единой системе Общество-Природа и ее совокупная сложность.

При этом, согласно общесистемному закону иерархических компенсаций, рост разнообразия (сложности) на верхнем уровне организации оплачивается ограничением разнообразия на предыдущих уровнях /28, 29/. В данном случае усложнение совокупной социоприродной организации обеспечивалось последовательным антропогенным ограничением биологического разнообразия.

Попытки экологов усмотреть в указанном обстоятельстве нарушение естественных законов сомнительны прежде всего с методологической точки зрения, поскольку законы Природы тем и отличаются от законов, например, Конституции, что их невозможно произвольно нарушить. Но имеется еще более важное - содержательное возражение: дочеловеческая история биосферы демонстрирует ту же линию развития от более вероятных к менее вероятным состояниям. Мысленно поднимаясь по лестнице геологических эпох, мы обнаруживаем все более сложные, внутренне разнообразные ценозы и на их верхних этажах - все более высокоорганизованные, далекие от равновесия с физической средой и "интеллектуальные" формы жизни (ср. закон Дана). И здесь опять-таки рост разнообразия на верхнем - собственно биотическом - уровне биосферы сопровождался ограничением разнообразия физических условий на Земле: благодаря активности живого вещества сглаживалась разнородность температурных режимов, значений атмосферного давления, радиационного фона.

Вектор изменений от более вероятной к менее вероятной организации вещества выявлен и геофизиками, изучающими эволюцию земной коры. Еще до возникновения жизни начала формироваться подвижная зона оруднения с признаками устойчивого неравновесия относительно окружающей среды и механизмами защиты от уравновешивающего внешнего давления /30/.

Сколь ни уникальны эволюционные процессы на нашей планете, они не являются вселенской аномалией. Современное естествознание раскрывает длинную цепь последовательных превращений, пронизывающих историю Метагалактики: от первичного образования нуклонов из "моря кварков" до формирования органических молекул и систем высшего химизма со специфическими механизмами адаптации /14; 24; 31; 32; 33/ и затем - от прокариот до высших позвоночных (поэтичная фраза английского астрофизика (см. эпиграф к разделу) отсылает к тому факту, что ядра всех элементов тяжелее водорода формировались в недрах звезд первого поколения и в последствии составили структурную основу органических молекул).

Таким образом, отчетливо вырисовывается сквозной вектор универсальной эволюции - образование все менее вероятных (и в этом смысле менее "естественных", с энтропийной точки зрения) материальных композиций, устойчивость которых обеспечивается возрастающей изощренностью антиэнтропийной активности. Поскольку же важным инструментом последней служит механизм моделирования /34/, то последовательное совершенствование этого механизма выстраивается в сопряженный эволюционный вектор, исторически приобретавший все более самостоятельную роль. Синхронное моделирование мира в простейших физических взаимодействиях послужило основой опережающего моделирования, свойственного уже системам высшего химизма и особенно живому веществу; большинство гетеротрофных организмов (животные), в отличие от автотрофных, приобретают способность к сигнальному моделированию - ориентировке на трофически нейтральные раздражители; поведение высших позвоночных регулируется мультимодальными предметными образами, которые обладают собственной динамикой независимо от стимульного поля (психика) и составляют предпосылку рефлексивных (смысловых) моделей мира /11/. Когнитивная сложность, объемность и динамизм последних возрастали со сменой культурных эпох /35/, и с ними возрастал удельный вес событий духовной (субъективной; "виртуальной") реальности по отношению к событиям мира "масс-энергетического". Новое религиозное учение, художественный образ, социально-политическая, научная или техническая идея, воплотившись в материальные действия людей, оказывает более значительное влияние на дальнейший ход событий (пока только в пределах земной биосферы), чем стихийные космические, геофизические и климатические катаклизмы.

Как только мы принимаем во внимание эволюционно возрастающую роль субъектного фактора, все натуралистические сценарии будущего превращаются в материал для дальнейшего осмысления с учетом присутствия в мире интеллектуального субъекта. Такая смена ракурса не только дезавуирует долгосрочные прогнозы натуралистов, но и существенно модифицирует видение насущных задач. Чтобы разобраться в этом, необходимо выяснить каковы потенциальные возможности целенаправленной регуляции естественных процессов и ограничены ли они какими-либо абсолютными пределами.

Интеллект как демон Максвелла.

"Нет принципиально нерешимых

проблем, но есть проблемы,

которым наличный интеллект

несоразмерен".

В. Гарун.

В классической науке и в философской методологии утвердилось достаточно обоснованное, даже по-своему "выстраданное" представление об объективных законах как факторах, накладывающих абсолютные ограничения на возможные человеческие действия, и прежде всего - на осуществимые технические решения. Вместе с тем опыт двух последних столетий содержит массу свидетельств того, как зафиксированные учеными запреты раз за разом технически преодолевались без дискредитации тех законов природы, из которых запреты выведены.

Многотонные лайнеры бороздят воздушное пространство, а космические корабли уносят за пределы атмосферы аэробные организмы, не дискредитируя ни законов гравитации, ни законов химии или биологии. Миллионы телезрителей в Европе наблюдают прямые репортажи из Америки, не сомневаясь на этом основании в шарообразности Земли или в свойствах светового луча. Принципиальную неосуществимость тысяч уже привычных для нас технических эффектов легко доказал бы любой солидный ученый всего сотню лет назад (и, как известно, такие доказательства неоднократно приводились).

В данном отношении XX век отличается от предшествующих сотен, тысяч и миллионов лет разве что интенсивностью событий. Едва ли не каждая кардинальная инновация и в истории социальных технологий, и в истории технологий, выработанных живой природой, может быть представлена как преодоление запретов, налагаемых теми или иными физическими законами, без малейшего нарушения последних.

Осмыслению этого "парадокса интердиктивности" способствует анализ технического творчества на стыке термодинамики, кибернетической теории систем и гештальтпсихологии. Исходной моделью для такого анализа  послужил мысленный эксперимент, предложенный в 1871 году Дж.Г.Максвеллом. /36/.

Напомним, что великий физик, обсуждая закон возрастания энтропии и его возможные опровержения, представил наглухо закупоренный сосуд с газом, разделенный на две половины почти непроницаемой стеной. В стене имеется единственное отверстие, защищенное подвижной заслонкой, которой распоряжается разумное "существо" (названное впоследствии демоном Максвелла). Если демон станет пропускать из одной части сосуда в другую быстро летящие молекулы, а медленно летящие задерживать, то постепенно энтропия газа снизится: образовавшаяся разность температур создаст "из ничего" отсутствовавший энергетический потенциал.

Многолетние дискуссии привели к выводу, что нарушения закона здесь не происходит, так как на манипуляции с заслонкой демон должен затрачивать энергию, привнесенную извне сосуда, который, следовательно, не является закрытой системой. Но при этом не сразу удалось оценить по-настоящему оригинальный результат рассуждения Максвелла. А именно, он впервые сформулировал на физическом языке мысль о том, что субъект целенаправленного управления, используя наличную информацию, в принципе способен достигать полезного эффекта, сколь угодно превышающего в энергетическом выражении сумму затрат. В последующем было показано, что реально такая способность пропорциональна объему и качеству информационной модели.

В истории как биосферы, так и общества эта энерго-информационная зависимость служила неизменным мотивом эволюции моделирования как средства конкуренции между неравновесными системами за свободную энергию. Она же практически реализуется в любом инженерном решении постольку, поскольку задача состоит в целенаправленной организации хаотических (с точки зрения данной задачи) природных сил /11/. Онтологическую предпосылку для этого составляет неисчерпаемая сложность причинных связей физического мира и их внутренняя противоречивость. Человек выносит суждение о мире, оставаясь всегда в рамках исторически ограниченной когнитивной схемы, которая, бесконечно упрощая объективные зависимости, ставит пределы актуальным управленческим возможностям субъекта. На поверку, однако, каждый раз оказывается, что более объемная модель (выступающая "метасистемой" по отношению к прежней когнитивной системе) превращает в управляемые переменные те параметры ситуации, которые прежде выступали в качестве неуправляемых констант.

Посредством этого эвристического механизма человек на протяжении истории повышал уровень функциональной организации среды, а еще ранее живое существо упорядочивало физические процессы в биосфере согласно своим потребностям. Биота по отношению к доорганической среде, а затем культура по отношению к биоте играли роль максвелловского демона, отбирая полезные для себя факторы и по возможности отсекая вредные.

В перспективном плане раскрытие механизма, посредством которого преодолеваются объективные запреты, вытекающие из достоверно установленных природных закономерностей, исключает постулирование абсолютных пределов регуляторным возможностям интеллекта. Все ограничения такого рода действительны в рамках исторически конкретного знания, которое люди склонны абсолютизировать. Доказывая принципиальную нерешимость той или иной технической задачи, мы исходим из допущений об ограниченной сложности мира и о полноте нашей концептуальной модели. Подобные допущения были весьма характерны для классической науки (особенно для физики конца XIX века), но в модельной гносеологии они заведомо некорректны. Поэтому в парадигме постнеклассической науки получает косвенное подтверждение идея космистов о неограниченности технологических возможностей разума.

Поскольку абсолютные пределы управляемости очертить не удается, то логично допустить, что любые естественные пределы растущему влиянию носителя интеллекта теоретически устранимы. Этот вывод, в сочетании с выводом о наличии сквозных векторов универсальной эволюции (включая последовательно возрастающую роль субъектного фактора), может служить аргументом в пользу потенциальной бесконечности поступательного развития. Но он не дает гарантий реального будущего, поскольку хорошо известно, что активность разумного субъекта способна обернуться самоубийственными последствиями. Не выяснив причин данного обстоятельства, невозможно ориентироваться в действительном пространстве возможностей.

Закон техно-гуманитарного баланса

"История - это прогресс нравственных задач,: которые ставит перед отдельным человеком коллективное могущество человечества, задач все более и более трудных, почти невыполнимых, но которые с грехом пополам все же выполняются (иначе бы все давно развалилось)".

Г.С.Померанц.

Междисциплинарное изучение истории антропогенных кризисов от палеолита до наших дней обнаружило существенную зависимость жизнедеятельности социума от соотношения инструментальной мощи и качества выработанных культурой механизмов саморегуляции. Эта зависимость между силой, мудростью и жизнеспособностью названа законом техно-гуманитарного баланса: чем выше потенциал производственных и боевых технологий, тем более совершенные механизмы сдерживания агрессии необходимы для сохранения общества.

Значительное превосходство инструментального интеллекта над гуманитарным влечет за собой всплеск экологической и геополитической агрессии, сопровождающейся характерной психологией экстенсивного роста - "оптимизмом", ощущением вседозволенности и безнаказанности, неистощимости ресурсов. В итоге социум подрывает природные и организационные основы существования и чаще всего гибнет под обломками собственного декомпенсированного могущества. Такова при ближайшем рассмотрении причинная схема надлома и разрушения многих очагов цивилизации в прошлом /37; 38/.

Многочисленные факты подобного рода дают богатую пищу для технофобских настроений. Но на этом фоне особенно поучительны принципиально отличные по содержанию исторические эпизоды, когда антропогенный кризис охватывал обширный, культурно насыщенный регион, обитателям которого удавалось найти выход из тупика. В результате радикально возрастали удельная продуктивность производства (полезный эффект на единицу разрушений), информационный объем индивидуального и группового интеллекта, масштаб социально-политической организации и качество ценностно-нормативных систем.

Удалось описать не менее шести глобальных по эволюционному значению антропогенных кризисов, в результате которых передовые культуры человечества с каждым разом прорывались в новые исторические эпохи /35/. Осмысливая опыт предыдущих тысячелетий, можно утверждать: цивилизация на нашей планете все еще жива благодаря тому, что до сих пор люди, становясь сильнее и преодолевая драматические последствия своей деятельности, в конечном счете умели делаться также и мудрее. Они совершенствовали приемы социоприродного, межгруппового и внутригруппового компромисса, последовательно адаптируя культуру самоограничения к возраставшему инструментальному могуществу.

Специальный анализ демонстрирует еще одно замечательное обстоятельство. С каждым успешно преодоленным антропогенным кризисом экологическая ниша человека значительно расширялась. На территориях, задыхавшихся от демографического переполнения при прежних технологиях, организационных принципах и психологии обитателей, после комплексной революции население увеличивалось на 1-2-3 порядка. Так произошло, например, с переходом от присваивающего хозяйства к производящему (неолитическая революция и последовавшее совершенствование земледелия), от сельскохозяйственного производства к промышленному /39/.

Исторические прецеденты и выявленные зависимости заставляют скептически отнестись к мальтузианской модели, облюбованной многими современными глобалистами. Эта уплощенная модель и ее производные учитывают только два параметра - количество населения и актуально доступные ресурсы, - а качество технологий, социальной организации и сознания принимают за константы, хотя в действительности указанные величины являются, во-первых, переменными и, во-вторых, определяющими демографическую вместимость территории (и планеты в целом).

Выдающийся экономист, историк и философ Ф.А.Хайек подчеркивал, что рост населения представляет опасность в той мере, в какой он опережает внутреннюю дифференциацию, т.е. когда растет количество "одинаковых людей". Когда же растет количество "разных людей", тогда пропорционально умножаются взаимодополнительные услуги, отходы одних деятельностей становятся сырьем для других и увеличивающееся количество производителей находит место в системе, не наращивая нагрузку на природные ресурсы /40/.

Это один из примеров того, как учет регуляторных возможностей субъекта, опровергая линейные прогнозы натуралистов и освобождая мысль от саморазрушительной фобии, ориентирует на решение конструктивных задач.

Преодоление глобального кризиса: "назад" или "вперед"?

"Верю, что когда-нибудь придет

конец органической жизни, но

не организационной".

Ст. Ежи Лец.

Итак, в парадигме постнеклассической науки лейтмотив будущего - возрастающая роль субъекта как организующего фактора. Это не исключает трагических сценариев, по которым деятельность человечества, не справившегося с усиливающейся технологической мощью, форсирует обвальные процессы на планете. В таком случае дальнейшее развитие Вселенной будет происходить без участия интеллекта, восходящего к земной цивилизации, и, по логике вещей, его место займет интеллект, сформировавшийся в иных (гипотетически существующих) очагах эволюции и сумевший преодолеть кризисы роста.

Чтобы принимать конструктивные практические решения, ориентируясь в паллиативном пространстве будущего, полезно учесть ряд выводов, вытекающих из концепции универсального эволюционизма и противоречащих в некоторых аспектах распространенной версии "устойчивого развития" (более детальное обоснование приведенных ниже выводов - см. /11; 25; 26; 35; 39/).

 1. Человек, общество, культура - феномены не планетарного, а вселенского значения. Они являются продуктами развития Метагалактики, векторы которого нашли продолжение в эволюции как биосферы, так и цивилизации. Поэтому эволюционную роль разума следует связывать не с выполнением той или иной "биосферной функции" (поиски которой сделались идеей-фикс идеологов биоцентризма), а с перспективами космического масштаба.

2. "Социальный прогресс", как и векторные изменения в природе, приведшие к появлению человека, - не аномалия, но также и не изначальная программа или цель, а средство сохранения неравновесной системы в фазах неустойчивости. Кризис, вызванный исчерпанием ресурсов экстенсивного роста, завершается либо разрушением системы, либо повышением уровня устойчивого неравновесия со средой, которое обеспечивается совершенствованием негэнтропийных механизмов, прежде всего, наращиванием внутреннего разнообразия и "интеллектуальных" качеств. В результате происходят последовательные переходы от более вероятных к менее вероятным состояниям.

3. Человек не может не только сам жить "по законам природы", но и допустить, чтобы природа, коль скоро она стала средой его жизнедеятельности, продолжала существовать по своим прежним законам, ибо в таком случае в ней не останется места для социально-культурных образований. Биоценоз, включающий человека (антропоценоз), так же отличен от дикого биоценоза, как биосфера - от эквилибросферы безжизненной планеты. В каждом из этих случаев речь идет о принципиально иной, сложнее иерархизированной системе, в которой складываются качественно более объемные причинные зависимости. Для описания таких зависимостей требуются, соответственно, более емкие модели. Поэтому использование моделей, отражающих взаимодействие в дикой природе, для проектирования социоприродных систем контрпродуктивно, а призывы экологов натуралистического толка "назад к природе" и т.д. дезориентируют общественную мысль.

4. Суждение о возможности сохранить природу за счет сокращения общественных потребностей, хотя и кажется самоочевидным, представляет собой опасную иллюзию. Достаточно элементарных расчетов, чтобы убедиться, какой нагрузкой на природу обернулся бы возврат шестимиллиардного населения к более примитивным формам жизнедеятельности; программы же депопуляции планеты ведут к обострению политической конфронтации. Здесь чрезвычайно важно различать понятия потребления и затрат, которые не только не синонимичны, но и не связаны однозначной пропорцией. Реалистическими следует считать только те проекты, что ориентированы на снижение затрат  (т.е. разрушений), необходимых для удовлетворения растущих потребностей.

5. Следовательно, преодоление антропогенных кризисов теперь, как и прежде, возможно только через дальнейшее поступательное развитие, т.е. не от менее "естественного" к более "естественному" состоянию общества и природы, а наоборот - к совершенствованию контроля над стихийными процессами. Человек на протяжении тысячелетий последовательно адаптировал природную среду и вместе с тем свою внутреннюю природу к потребностям развивающейся культуры. Сегодня влияние человеческой деятельности достигло таких масштабов, что пора перенести акцент с представления о человеке как элементе биосферы на представление о биосфере как подсистеме планетарной цивилизации (ноосферы). Тем самым внимание ученых, политиков и общественности отвлекается от мнимых проблем (сокращение "человеческой популяции", общественных потребностей, поиск "биосферной функции" человечества), концентрируясь на проблемах реальных, связанных с ресурсосберегающими технологиями, социально-политической организацией, психологией, правом и моралью.

6. Поступательное развитие цивилизации представляет собой паллиатив сохранения. Оно сопряжено с неизбежными утратами и не может происходить безболезненно. Необходимо примириться с мыслью о том, что в рамках оптимального сценария системе Общество-Природа уже в обозримом будущем предстоит очередной и достаточно крутой виток "денатурализации". Выделим некоторые контуры тех радикальных трансформаций, без которых сохранение цивилизации на нашей планете немыслимо.

Существенно возрастет объем искусственной регуляции биоценозов: дикие экосистемы уступят место заповедным зонам и прочим культурным образованиям.

Вторжение инструментального интеллекта в самые интимные основы биологического бытия (генная инженерия и другие технологии, противопоставленные накоплению генетического груза в отсутствии естественного отбора), а также возрастающая роль искусственных информационных систем изменят физическую и психическую природу самого носителя культуры.

Перестройка глобальной политической организации и уплотнение мирового информационного пространства приведут к отмиранию национальных государств, этнических, религиозных общностей и прочих макрогрупповых культур, строящихся по модели "они - мы", обеспечив тем самым растущее разнообразие малых групп и человеческих индивидуальностей.

Наконец, авторитарное (опирающееся на авторитет традиции) мышление и соответствующая мораль будут вытесняться мышлением критическим, ориентированным на индивидуальное осмысление нравственных коллизий, способным обеспечить беспрецедентный уровень терпимости к различиям и утверждение гибких ценностно-нормативных комплексов в динамично меняющемся мире...

* * *

Философы-космисты связывали с выходом в космос решение проблем перенаселения, нехватки ресурсов и т.д. Тем самым привычный алгоритм экологической экспансии просто переносился на новую область пространства. Сегодняшняя наука не исключает возможность распространения ноосферы за пределы Земли, но с важной оговоркой: реально это осуществимо лишь по мере решения земных проблем земными средствами. Интеллект, инструментальный потенциал которого превосходит потенциал сдерживания агрессии, лишен универсальной перспективы, поскольку он разрушит основы своего существования прежде, чем превратится в космически значимый фактор.

ЛИТЕРАТУРА

1. Русский космизм: Антология философской мысли. М.: Педагогика-Пресс, 1993.

2. Кондорсэ Ж.А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. М.: Соцэкгиз, 1936.

3. Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии. В кн.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. - 2-е изд., т.21.

4. Энгельс Ф. Диалектика природы. В кн.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. - 2-е изд., т.20.

5. Вернадский В.И. Живое вещество. М.: Наука, 1978.

6. Циолковский K.Э. Исследование мировых пространств космическими приборами. В кн.: Циолковский К.Э. Избр. труды. М.: Изд-во АН СССР, 1962.

7. Мапельман В.М. Этические тупики русского космизма // Общественные науки и современность. 1996. №1.

8. Казютинский В.М. Как возможна космическая этика? В кн.: Труды XXIX чтений, посвященных разработке научного наследия и развитию идей К.Э.Циолковского. М.: ИИЕТ РАН, 1996.

9. Степин В.С.

10. Степин.В.С.

11. Назаретян А.П. Интеллект во Вселенной: истоки, становление, перспективы. М.: Недра, 1991.

12. Борн М. Физика в жизни моего поколения, М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1963.

13. Назаретян А.П. Истина как категория мифологического мышления // Общественные науки и современность. 1995. №4.

14. Девис П. Случайная Вселенная. М.: Мир, 1985.

15. Пригожин И. От существующего к возникающему. Время и сложность в физических науках. М.: Наука, 1985.

16. Федоренко Н.П., Реймерс Н.Ф. Стратегия экоразвития. В кн.: Взаимодействие общества и природы как глобальная проблема современности: тезисы теоретической конференции. М.-Обнинск: ВНИИСИ, 1981.

17. Liska T. A humanokologia biralata // Valosag (Budapest). 1973. №3.

18. Будыко М.И. Эволюция биосферы. Л.: Гидрометеоиздат, 1984.

19. Аллен Дж., Нельсон М. Космические биосферы. М.: Прогресс, 1981.

20. Спитцер Л. Пространство между звездами. М.: Мир, 1986.

21. Розенталь И.Л. Проблемы начала и конца Метагалактики. М.: Знание, 1985.

22. Новиков И.Д. Как взорвалась Вселенная. М.: Наука, 1988.

23. Дайсон Дж. Будущее воли и будущее судьбы // Природа. 1982. №8.

24. Вайнберг Ст. Первые три минуты. Современный взгляд на происхождение Вселенной. М.: Энергоиздат, 1981.

25. Назаретян А.П. Человек для биосферы? // Человек. 1997. №2.

26. Назаретян А.П., Лисица И.А. Критический гуманизм versus биоцентризм // Общественные науки и современность. 1997. №5.

27. Арский Ю.М. и др. Экологические проблемы: что происходит, кто виноват и что делать? Учебное пособие. М.: МНЭПУ, 1997.

28. Седов Е.А. Информационные критерии упорядоченности и сложности организации. В кн.: Системная концепция информационных процессов. Сборник трудов, вып.3. М.: ВНИИСИ, 1988.

29. Седов Е.А. Информационно-энтропийные свойства социальных систем // Общественные науки и современность. 1993. №5.

30. Голубев В.С. Эволюция: от геохимических систем до ноосферы. М.: Наука, 1992.

31. Редже Т. Этюды о Вселенной. М.: Мир, 1985.

32. Нарликар Дж. Неистовая Вселенная. М.: Мир, 1985.

33. Руденко А.П. Физико-химические основания химической эволюции // Журнал физической химии. 1983. Т.LVII. Вып.7.

34. Дружинин В.В., Конторов Д.С. Основы системологии. М.: Сов.радио, 1976.

35. Назаретян А.П. Агрессия, мораль и кризисы в развитии мировой культуры (синергетика исторического прогресса). Курс лекций. М.: Наследие, 1996.

36. Максвелл Дж.К. Теория теплоты в элементарной обработке Клерка Максуэлля. Киев: Вестник оптической физики, 1888.

37. Тойнби А. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991.

38. Григорьев А.А. Экологические уроки прошлого и современности. Л.: Наука 1991.

39. Назаретян А.П. Демографическая утопия "устойчивого развития" // Общественные науки и современность. 1996. №2.

40. Хайек Ф.А. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма. М.: Новости, 1992.

1997 г.

Назаретян Акоп Погосович - доктор философских наук, профессор.

Новотный Уго (Аргентина) - профессор, член исполкома Международного гуманистического движения.