Николай Смирнов

В 2004 году в издательстве "Авантитул" на качественной бумаге и в твёрдом переплёте вышла книга. Книга имеет претенциозное название: "Как расколдовать "зомби", Либеральное воспитание против тоталитарных стереотипов". Написал её А. А. Ермолин, бывший офицер знаменитой группы элитного спецназа "Вымпел", который вот уже десять лет подвизается на ниве педагогики и политики, создав на деньги ЮКОСа крупномасштабный проект "Новая цивилизация" с базовым центром в Подмосковье. В книге автор выводит, по его собственному определению, "законченную систему", выношенную в результате долгой практической деятельности. Предисловие к книге написал доктор социальной психологии Максим Киселёв.

Автор претендует на рассмотрение и анализ сложившейся у нас в стране педагогической ситуации, проходя все иерархические уровни осмысления проблемы - от мировоззренческого до частно-ситуативного. Соответственно и начинает своё повествование: "Эта книга о том, что дважды два - четыре. Только не в области математики, а в сфере знаний о том, что такое Гражданское общество и либеральное воспитание" (11). [Здесь и далее в скобках даны номера страниц. - Прим. ред.]

Первая же фраза своей неуместной, какой-то хлестаковской лихостью ставит в тупик человека, знакомого с качественной педагогической литературой. Читая дальше, начинаешь понимать, какого сорта книга попала к тебе в руки. Смутные подозрения от аляповатого названия уже через несколько страниц недоумения и растерянности оформляются в прямое понимание.

Главное при прочтении: вовремя вспомнить о том, что мы живём в мире постмодернизма, когда любая истина считается относительной, научная доказательность - необязательной, а стиль изложения может быть произвольным или отсутствовать вообще. С точки зрения постмодернизма и тех самых либеральных ценностей, которые собирается отстаивать автор, любое самовыражение дилетанта полноправно рядом с точным знанием серьёзного специалиста. Тем не менее, до сих пор уважающий себя читатель  (тем более учитель или учёный!), как правило, "по старинке" придерживается другого способа взаимодействия с материалами, претендующими на научность и воспитательно-образовательную ценность. К такой категории читателей принадлежит и ваш покорный слуга.

Генетическая память о "выдающемся селекционере", разводящим на полях партийных обязательств ветвистую пшеницу, слишком крепка в грамотных людях. В наше время чуткость к прорастанию аналогичной  "развесистой клюквы" поощряется массированными вылазками псевдоисториков (к счастью, отбитых профессионалами с честью) от печально известного математика Фоменко с его "Новой хронологией" до любителей "Велесовой книги". Быстро стало ясно, что книжка про "зомбей", не успев толком выйти из печати, займёт своё заслуженное место в ряду мировой геростратовой братии.

Рассматриваемый опус не заслуживал бы пристального внимания, если бы не критическое положение отечественной школы и университетского образования. В такие сложные периоды люди готовы схватиться за любую соломинку, сулящую, как им кажется, выход из-под гнёта навязываемых "перемен". Кроме этого, не забудем - автор долго и успешно занимался педагогической селекцией, а так как представляет он в прямом, политическом значении дело "правое", то, следовательно, предложения от сильных мира сего не замедлят явиться. Поэтому и была проделана работа по тщательному многоуровневому анализу. Надо сказать, что автор статьи всегда готов к плодотворному диалогу, но он не выдержал массированной атаки "нового педагога". В процессе работы пришлось неоднократно хвататься за голову и выпускать пар в активном движении. Однако выпускать при этом выскальзывающую из рук мысль А. А. Ермолина было нельзя, поэтому "заметки на полях", наполненные горечью и сарказмом, оказалась единственно возможной реакцией на это педагогическое недоразумение.

Итак, приступим, уважаемый читатель.

Уровни претензий:

1. Пунктуация и стилистика, причём стилистические ляпы такой интенсивности, что создаётся впечатление, будто писал либо иностранец, либо убеждённый двоечник.

2. Бедность ссылочного аппарата и его произвольность. Если прочитать всего две книги, то при некотором расхождении они обязательно будут казаться непримиримыми антагонистами. В данном случае это относится к методам Макаренко и Монтессори.

3. Терминологическая путаница и подмена понятий как основной приём полемики. Полное незнание специальной и давно устоявшейся терминологии. Между тем выводы делаются на основе эмоционального нагнетания в результате размещения в одной связке нескольких таких ложных терминов. Например, непонимание отличия авторитаризма от тоталитаризма.

4. Собственные признания, противоречащие высказанным ранее однозначным утверждениям.

Трудно без восхищения следить за полётом раскованной фантазии автора. И так же трудно находить подходящий случаю комментарий: По убеждению Ермолина, "российская школа как производила, так и производит советского человека, воспитанного по рецептам Крупской и Макаренко" (33). То есть "активного строителя коммунизма" (12)!

Феноменально, особенно на фоне той прямоты и честности, сплочённости, предприимчивости и творческой активности, которая разительно отличала воспитанников Макаренко от многих сверстников. Многие ли современные дети обладают этими качествами? Символ нового поколения - герои "Фабрики звёзд" - показали всё, на что они способны, во время программы "Последний герой". Зрелище, прямо скажем, было позорное и удручающее.

Без особого удивления видим: одним из первых среди "друзей и коллег" назван А. С. Прутченков, соавтор курса "Граждановедение" с 5 по 9 классы - курса, словно специально направленного на депривацию детей и подростков бесконечными цитатами из Уголовного Кодекса и назидательными апелляциями к силе, власти и деньгам (118).

Соответственна и ермолинская фразеология: "замочить", "дебилизм", "прибамбасы", "драйв", "обламывать", "хотелка"...

Однако мы опережаем события. Нас ждёт несколько частей, следующих преимущественно за авторским изложением. Но первая из них посвящена глобальной проблеме автора и называется она...

Тут вам не там

Упомянув о патриотизме (правда, не пояснив толком, что именно он принимает за патриотизм и ограничившись лишь самыми общими декларациями), автор автоматически подписался и на уважение к родному языку, раз уж пишет не случайное письмо, а капитальный труд, претендующий на изложение системы педагогических воззрений.

Количество ляпов между тем удручает. Казалось бы, чего проще: найти литературного редактора и грамотного корректора, умеющего оформлять переносы и ставить запятые, но - увы. Вряд ли автор, памятуя о его первой профессии, будет равнодушно наблюдать за безалаберным отношением самоуверенного дилетанта к какому-либо виду оружия. Даже если оружие сувенирное. В то время как сам в чуждой для себя сфере пытается размахивать оружием вполне боевым - полемической книгой, призывающей - ни много, ни мало - к практическому переосмыслению ментальности целого народа. Между тем, важный признак образованности человека - корректное употребление понятий и терминов. Ошибочное употребление ведёт к ошибочным выводам, соответственно, к ошибочным же результатам.

Рассмотрим паноптикум массовых недоразумений.

"Анекдот от старика Кассандры" - что это за таинственный старик, интересно? (12)

"В возрасте трёх лет родители прочитали мне сказки..." - пишет автор, а читатель недоумевает - и как это родители в возрасте трёх лет могли прочитать сказку своему будущему отпрыску? (13)

"Судьба словно подталкивала меня к горнилу новейшей российской истории, ограждая... от попадания в самые жернова" (14). В качестве работы над ошибками можно предложить автору попытаться с помощью красок и карандашей изобразить горнила, хищно растопырившие неумолимые жернова.

"...пытался предотвратить агонию развала", - вообще-то минус на минус даёт плюс... (14)

"...текст, который вы держите в руках, сложно назвать книгой", - признаётся автор (14). И совершенно прав. Правда, не в том, в чём хотелось бы ему. И ещё: текст нельзя держать в руках, потому что это идеальная категория. Держать в руках можно листок с текстом.

"...современные прибамбасы классно смикшировали общую энергетику зала, вдруг обретшего необъяснимое единство чувств и эйфорию..." (16)

"А вот с точки зрения подсознания, особенно общественного подсознательного чего-то, мы - полные инопланетяне" (17).

Что это за "точка зрения" у подсознания, позвольте поинтересоваться? И уж совершенно прав автор, когда объявляет нас инопланетянами с точки зрения жуткого мутанта по имени "общественное подсознательное чего-то". Упаси бог нас оказаться с точки зрения эдакого чудовища близкими ему по духу существами!

"У наших ребят ценность семьи зашкаливает почти до 35%..." (18).

Страшное дело. Всё правое полушарие, ответственное за работу воображения, завяжется в тройной морской узел, пытаясь разрешить этот коан. И беда, если разрешит! Останется ходить и счастливо бормотать себе под нос: "Температура воздуха катастрофически поднялась с минус сорока по минус тридцать восемь... Тушканчик яростно спал первую половину ночи, а вторую треть спал... А знаете ли вы, что у алжирского дея под носом шишка?"

"Республика Нахичевань - родина Гейдара Алиева - находится в полной..." (44).

Трудно сделать вид, что ничего не произошло, прочитав такое. Очень интересно, чему научит детей человек, с лёгкостью бросающийся подобными оскорбительными оборотами?

"...Где заканчиваются общечеловеческие ценности и начинаются сугубо специфические..." (73).

Странный термин: "сугубо специфические ценности"... Иначе говоря, ценности специального назначения?

"Так давайте же ухаживать за нашей реальной жизнью и готовить к этому собственных детей вместо того, чтобы изобретать, как пить дать, очередную Утопию и обламывать под неё нашу молодёжь" (115).

Косноязычие, перепутанное с жаргонизмами - вот что начертано на знамёнах "новой педагогики" г-на Ермолина.

Идёт прямая речь: "...Ну, я ему: "Брат, у тебя дети есть?" Он кивает. Тогда сдавай ПМ под расписку и иди к семье детей воспитывать..." (126)

Где кавычки?

Интересно, насколько далёк Ермолин от объективного рассмотрения поставленных вопросов. Засевший в "бессознательном чего-то" навязчивый антикоммунизм выявляет себя в классических "оговорках по Фрейду":

"- Да забирай, - парень легко расстался с государственной собственностью, отдав пирс за бесценок, как Василий Иванович отдал шведам "Кемскую волость" в известном фильме Гайдая" (187).

Как ни хотелось бы Ермолину увидеть Василия Ивановича Чапаева разбазаривающим родину, в фильме это всё же был Иван Васильевич.

"Молодёжные бизнес-инкубаторы" (191)

Поаплодируем изобретателю "новояза" и запомним это изобретение - до издевательских наскоков автора на терминологию Макаренко.

"Сразу после окончания войны англичане отказали премьеру в переизбрании на новый срок". (227)

Вообще-то Эттли сменил Черчилля до окончания войны...

Называет Черчилля "тоталитарным". Здесь и далее - полное непонимание различия между тоталитаризмом и авторитаризмом.

"Без очков Гудвин переставал быть Великим и Ужасным" (230).

Не помнишь, в чём было дело - не берись рассуждать. Ведь Волкова читали все, и все мы помним, что дело было вовсе не в очках.

"...простых смертных в СССР абсолютно сознательно наряду с иностранными языками не учили даже азам управления проектами" (238).

Из этой фразы следует, что ни иностранные языки, ни простые смертные управлению не обучались.

"Безусловно, современная интеллигенция уже достаточно хорошо привита против тоталитаризма и коммунистической идеологии, но, как когда-то нас учили в школе, страшно далека она от народа" (253-254).

Конечно, автор достаточно давно учился в школе и уже не помнит, что констатация "страшно далеки от народа" относится к дворянам-декабристам, а отнюдь не к интеллигенции, которой в 1825 году вообще не было.

"Согласитесь, поздно говорить о формировании гражданских ценностей у молодого человека, когда ему уже исполнилось 18 лет. К этому возрасту эти ценности или есть, или их уже не будет никогда" (256-257).

Будет совсем смешно, если автор возьмётся утверждать, что уж у него-то данные ценности сформировались аккурат к восемнадцати годам.

"Вместо "гомо-советикуса", далеко не худшего с морально-нравственной точки зрения представителя гомо сапиенсов, нам нужно научиться делать из себя экономически эффективного "гомо предприимчивуса", не согласного быть винтиком в механизме традиционалистского общества" (258).

Здесь глаза опять разбегаются от обилия несуразностей. Не раз упоминаемое автором прилагательное "морально-нравственный" вообще-то аналогично сиамским близнецам "общественно-социальный" или "влажно-мокрый". Заодно выказывается полное равнодушие к той самой "морально-нравственной" стороне жизни. Не важно, какова была нравственность в советское время - не было экономической успешности и автономности! Только ведь это определяет подлинную цену личности...

А кто там предъявлял претензии к Макаренко относительно неудачных терминов? Воистину, в чужом глазу автор видит муху, а в собственном не замечает гнездовья жирующих птеродактилей. "Гомо-предприимчивус" - о, жуткий продукт филологической вивисекции! Мы должны стать тобой, и мутация уже началась. Пока, к счастью, единичная.

"...деньги, вложенные в образование из собственного кармана, зачастую являются для студента единственной гарантией от административного произвола" (262).

Гарантия бывает только "чего-то", а не "от чего-то".

"Как наличие гормона тестостерона определяет пол, агрессивность и сексуальность мужчины, так и уровень "лидерстерона" зависит от силы этой генетически заложенной потребности. Отчего наступает удовлетворение потребности в расширении жизненного пространства? От очередной порции присвоенных "территорий" (274-275).

Дабы не смущать людей очередным термином-монстром, посоветуем Ермолину почитать труды Л. Н. Гумилёва, вводящего понятие "пассионарности", то есть способности человека к сверхнапряжениям и тому самому пресловутому лидерству. Но в данном отрывке главное даже не это. Разговоры о расширении жизненного пространства настолько физиологичны и прямолинейны, что невольно подумаешь: не с речей ли фюрера это списано?

"...начиная профессиональную деятельность, молодой человек стартует гонку за лидерством..."  - очередное "тут вам не там".

"Как известно, первое правило Успеха - это понимание того, чего можно реально хотеть от себя и жизни без вреда для собственной "хотелки"" (279).

Вульгарность оформления уже не удивляет, но автор забыл примерить выведенное им педагогическое правило к самому себе. А если бы примерил, никогда не стал бы заниматься тем, к чему не имеет ни малейшей склонности.

В конце книги, рассказывая о собственной системе, автор пишет:

"Через игру как пока единственную альтернативу преобладающему у нас тоталитарному мировоззрению, мы пытаемся компенсировать у подростков нехватку демократических моделей мышления" (279).

Так что тут к чему: игра - альтернатива мировоззрению? То есть игра как мировоззрение? - ведь мировоззрению может противостоять не частный приём, а непременно только мировоззрение.

Вообще педагогическая наука разделяет игру и жизнь, так как игра пробуждает бессознательную, рефлективную деятельность - ту самую рефлективную деятельность, которую, как мы увидим позже, автор клеймит позором, сравнивая с наркотическим трансом. Конечно, он не прав. Конечно, игра - это замечательно (правда, флагман либеральной педагогики Мария Монтессори, на которую автор любит ссылаться, игр не признавала). Но хоть чуть-чуть следить за своими словами надо? Или автор надеется, что читатель не сможет запомнить его пылкие речи в начале и сравнить их с завершением?

Когда комментатор футбольного матча скажет что-то вроде: "Разводящий затолкал фишку в мишень, несмотря на сопротивление вахтёра", - мы посмеёмся. Здесь не до смеха. Стыдно и недостойно.

Открытия профессора Выбегалло

Автор совершает ряд псевдонаучных открытий, своеобычно проинтерпретировав многие известные факты и явления. Своеобычность эта настолько велика, что её стоит выделить в отдельный блок. Главная идея проходит красной нитью через весь текст: не надо стремиться ни к чему заоблачному. Есть вполне простые и понятные радости жизни, которые являются первостепенными, как нас учит опыт западных демократий. И детей надо учить как раз этому.

Начинается всё со сравнительных таблиц и графиков, приводимых автором и призванных доказать читателю, что Россия и Америка - разные. Они очень показательны и действительно интересны. Вот только поверхностных выводов делать из них не надо.

То, что государство является у россиянина предметом серьёзной заботы, а у американца нет, говорит вовсе не о тоталитарности нашего мышления, как то утверждает автор, а о том, что заботу вызывает прежде всего больное место. Американцев их государство не беспокоит; границы бдительно охраняются авианосцами в Персидском заливе, и косноязычный ковбой в Вашингтоне всегда выстрелит первым, - так что чего беспокоиться?

Характерен график "Порядок". Американцы отождествляют с порядком правила и расписания, а мы - чистоту в доме. Чистота - это эстетика, что есть выражение души; их правила и расписания - крючкотворство и буквоедство - показательное бессилие мёртвого рассудка.

Велик здоровый инстинкт у наших ребят! С воспитанием они отождествили школу почти в одинаковой пропорции с семьёй, а у их штатовских сверстников школа - сугубо образовательное учреждение. Именно поэтому-то у нас и вырастают ещё порой интеллигенты, а у них - интеллектуалы. Разницу, думаю, пояснять не надо.

Одно из самых поразительных отличий - это отношение к конкуренции. Для нас конкуренция поверхностна, связана лишь с деньгами, в то время как личность ею может быть не затронута. У ребят из "самой свободной страны мира" конкуренция - это основа личности. А деньги... деньги где-то на поверхности, это лишь дополнение к захватывающему противостоянию самодостаточных и отчуждённых друг от друга "Я".

В одной из московских школ ребята так сформулировали это несомненное противоположение: "Россия - судьба, Америка - карьера".

Для американцев успех - это деньги, а для россиянина успех - радость: Что может быть показательней и оптимистичней в деле становления нового поколения! Но нет, строго указывает нам автор, - если счастье не в деньгах, то его нельзя измерить и определить. И что? - спросите вы. А ничего! Логика автора совершает очередной кульбит и застывает в совершенно неприличном положении: "А вы знаете, что такое "счастье" с химической точки зрения? Правильно - это выделение самим организмом секреций наркотического свойства". Вы чувствуете, читатель, напряжение ищущей мысли, виртуозно умещающей беспредельность в убогой и плоской диаде: деньги или наркомания?! Что ж, как говорится, - в голове засела мысль. Она одна и ей страшно в пустоте...

Но это ещё не финал. Финалом становится заклинание тени великого психолога-гуманиста Эриха Фромма. "Следуя учению Эриха Фромма, такое происходит, когда человек живёт и поступает в согласии со своим природным предназначением", - пишет автор. Замечательно. Естественный вопрос, который возникает после этих слов: в чём же состоит это предназначение? Но у автора иные соображения. "Поэтому, - делает он внезапный вывод, - к счастью стремиться нельзя, точнее, бесперспективно". Где??? Где подобное можно найти у мудрого Эриха Фромма? Вот, кстати, его определение счастья: "Счастье - это состояние напряжённой внутренней работы и ощущение возрастания жизненной энергии, которое происходит при продуктивном отношении к миру и к самим себе" (Мужчина и женщина. - М., 1998. Здоровое общество, 309).

Завершается автором сия философская штудия как надо. Реальным мужским предостережением: "Но, если кто-то вас, как собаку Павлова, натренировал испытывать оргазм, управляя вашим общественным бессознательным, постарайтесь не терять бдительности" (26).

Бдительности, безусловно, мы постараемся не терять.

Автор изумляется: "Больше всего в управленческой политике ЮКОСа и Михаила Ходорковского меня раздражал тот факт, что в каждом... проекте... назначались три, а иногда и четыре управляющих менеджера" (68).

Вам ничего не напоминает эта деталь, о внимательный читатель? Ведь это не что иное как социалистическое соревнование, ибо вызывается искусственным путём и проводится внутри системы, в отличие от межсистемной капиталистической борьбы на уничтожение. Но автор, конечно же, делает выводы о преимуществах рыночной экономики:

"Со временем идея эволюции человечества в сторону разложения людям разонравилась, и система, задуманная в качестве механизма противостояния стагнации и разложению, была взята на вооружение сторонниками другой диалектики - диалектики развития" (58).

Только автор принимается философствовать, у читателя начинают ныть зубы от невыносимых самоопровергающихся нелепостей. Во-первых, любая диалектика говорит о развитии, это заложено в самом её существе. "Других" диалектик не бывает. Во-вторых, совершенно неясно, чем отличаются сторонники противостояния стагнации и сторонники развития. Те, кто противостоит стагнации, и есть именно те, кто ратует за развитие! Это одни и те же люди. Для автора это две противоположности. Вообще всё это напоминает одно литературно знаменитое прочтение переписки Энгельса с Каутским. Но автор знает точно, что тот самоуверенный читатель - плохой персонаж, поэтому сам упоминает о нём, открещиваясь от очевидных параллелей.

"...Квартира, зарплата, работа, досуг, семья и деньги - это самые нормальные мещанские ценности - залог самого уверенного стабильного развития любого государства. Так что не всё так уж плохо в этом лучшем из миров, если присмотреться к нему под микроскопом" (218-219).

Трудно выразиться яснее. Ползайте по миллиметровым вольерам частных желаний автономных личностей. Не думайте о том, сколь непритязательно выглядит ваше мельтешение с расстояния, это - ересь никому из атомов не интересного обобщения, прямо ведущая к всеобщности, а, значит, и к тоталитаризму!

В дальнейшем Ермолин развивает эту тему, рассуждая о конкурентоспособности и необходимости радикального преобладания личных интересов над интересами общества.

Вот только горе-социолог забывает, что когда размещение в пирамиде социума происходит по бойцовским качествам, а не по реальным талантам, наступает сильнейшее отчуждение, кастовость и вырождение. Потому-то и правят западными демократиями считанные проценты "успешных" лидеров, воспитанных на отстаивании своих личных интересов, а остальные... остальные послушно тасуют на выборах свою элиту.

Должны быть изменены критерии успешности, о которой так печётся Ермолин. Символ успешности западных демократий - преуспевающий бизнесмен. Успешность человека здорового общества (Фромм) - творческая самоактуализация, сопровождающаяся установлением с миром и его отдельными представителями искренних доверительных отношений, без опасения попасть под каток чьих-то равнодушных "проектов".

"Американцы... создали третью суверенную силу - институты гражданского общества, построенные на самой страшной для тоталитаризма технологии - технологии самоорганизации свободных граждан" (226).

Осталось только уточнить, почему у членов такого развитого общества война превратилась в разновидность реалити-шоу, почему знаменитая американская улыбка во всём мире стала символом искусственности, почему перестаёт финансироваться фундаментальная наука (в то время как все силы вкладываются в точечные и раскрученные "проекты" тех же реалити-шоу типа марсохода "Спирит"), почему американцев во всём мире (даже в Европе!) терпеть не могут за чванство и бестактность по отношению к чужой истории и культуре (чего стоят только грабежи в Вавилоне)?

Очевидно, это какая-то особенная развитость, в исторической антропологии напоминающая развитость гигантопитеков с их громадной мускулатурой, челюстями и крошечным мозгом.

Оставим горькую иронию. Сомнений нет - технологии в западном мире есть, они работают, и это действительно серьёзное достижение. Вот только человек не исчерпывается ни одной на свете технологией. Напротив, любую из них он наполняет своим внутренним миром, своими представлениями о должном. И первейшая задача педагога - пробудить в человеке Человека. Вспомним мудрого Сент-Экзюпери: "Не учите детей, что польза - главное. Главное - возрастание в человеке человеческого. Свобода - это свобода восхождения Человека, а не возвеличивание личности в ущерб Человеку" ("Цитадель").

Но автор неудержим.

"Стоит ли ещё приводить пример, чтобы стало понятно, почему лучшие молодые специалисты России, зачастую несмотря ни на какие сказочные зарплаты, хватают под мышку жён с детьми и пристраиваются там, "за бугром", рядовыми бюргерами, программистами - и при этом абсолютно счастливы" (287).

Русский человек абсолютно счастлив за границей! Вот это да! Эти сказки настолько нелепы и наивны, словно кроме Ермолина нет в России людей, имеющих возможность проверить их истинность. Ермолин предстаёт в данном случае типичным русским человеком с его вечным расчётом на "авось". Авось проглотят! Как будто никто в России не знает, что системное базовое чувство подавляющего большинства наших эмигрантов - глухая ностальгия, горечь от невостребованности на родине и творческое прозябание многих действительно талантливых людей в трясине сытой бюргерской жизни. Впрочем: "Скажи мне кто твой друг, а я скажу, кто ты". Следуя этому нехитрому правилу, мы допускаем, что личный опыт Ермолина вполне может быть насыщен встречами с такими людьми. Подобное, как говорится, притягивает подобное. Для кого счастье в сытой мещанской жизни, будет видеть лишь своё отражение. При этом разительные противоречия собственных слов автора не останавливают. Вот что он написал раньше: "Когда все проблемы решает государство, это - очень уютно. Напоят, накормят, защитят, на работу устроят, пенсию дадут - живи не хочу! Только тогда не надо завидовать странам, в которых люди не меняют социальный уют на личную зависимость от режима" (67).

Во-первых, следовало, конечно, написать "независимость", чтобы не получилось очередной логической абракадабры, но к этому мы уже привыкли и можем отличить косноязычие от неграмотности. В данном случае проходит первый вариант. С содержательной стороны происходит механическое отождествление социальной защищённости с тоталитаризмом. Соответственно, видим очередную подмену понятий, жёстко привязывающую саму идею социальных гарантий к тоталитарной власти.

Но Ермолину мало псевдосоциологии. Он пускается в псевдобогословие!

"...в реально демократических странах Рай никто не строит. Там озабочены другим - как бы не провалиться в Ад!" (98)

Мы скажем точнее: сейчас на Западе никто этим не озабочен. Но в принципе автор совершенно верно определяет сущность капитализма, выросшего из недр безблагодатной протестантской этики. Вот что писал известный немецкий (!) философ Шубарт в книге "Европа и душа Востока": "Его (русского) поддерживает живое вселенское чувство всеобщности и успокаивающих взаимосвязей в мире. Его преобладающее ощущение - изначальное доверие... Европеец как человек абсолютно одинок. Для него надёжно существует только его собственное "я"... Он - метафизический пессимист, озабоченный лишь тем, чтоб справиться с эмпирической действительностью... Это несчастный человек:"

Вот и поражаешься - откуда у  р у с с к о г о  человека Ермолина настолько унылое миросозерцание?

Разговоры об опыте "самых успешных обществ" напоминают заученные улыбки зазывал сетевого маркетинга. Успешных - в чём? В погружении в американизированную поп-культуру? В управляемости и роботоподобности т. н. "граждан" (смотри того же Фромма)? Во всеобщую невротизацию "благополучного" общества (вспомним о "благополучной" Швеции с её самым большим в мире процентом самоубийств и США с их культом личного психоаналитика)? В навязывании всему миру своих идеалов силой оружия?

Не будем забывать: европейцы всю историю спасались от гибели, полного одичания и вырождения только путём ограбления новых территорий. Жуткий кризис пятивекового существования на обломках Римской империи был преодолён только за счёт ограбления арабского Востока. Ещё спустя четыреста лет задыхающаяся от инквизиции и эпидемий Европа выплеснула деструктивную энергию в колонии и получила возможность реализовывать невротическую активность по всему земному шару. Сейчас энергии практически не осталось, но у талантливо и недобро изобретённых механизмов по-прежнему стоят одномерные люди, искренне недоумевающие: почему ещё не везде перешли на поп-корн и кока-колу, почему не везде гомосексуалистам разрешают вступать в брак и брать на воспитание детей, почему не во всех странах мерилом успеваемости в школе являются тесты?

Автор, восхищаясь западными моделями, не задаётся вопросом: что с ними всеми будет, когда странам третьего мира по тем или иным причинам надоест выполнять функции слуг? Ведь только за счёт выноса вредных и рутинных производств за пределы своих государств европейцы и американцы создали иллюзию достатка в "цивилизованном" мире. Он также не задаётся вопросом: по какому праву божескому и человеческому там искусственно манипулируют "потребностями" людей, превращая их в массу пустых и никчемных обывателей/потребителей, обеспокоенных только приобретением очередной суперновинки? Он не задаётся и вопросом: кто в этом заинтересован?

А может быть, и задаётся. И отвечает. Но только не так, как это принято в среде людей. А так, как это принято в среде "автономных личностей", бесстыдно пытающихся протащить в нашу жизнь плоские принципы социал-дарвинизма.

Скорее всего, осознанно таких вещей автор не делает. Но его рыхлые неопределённые метания в лучших (точнее, худших) традициях отечественной интеллигенции вызывают в горле ощущение комка, который и проглотить невозможно, ни выплюнуть толком не получается. Как в известном мультике про крота и жвачку.

Вот как, например, прикажете воспринимать такое подытоживание полутора страниц славословий либерализму: "Я далёк от идеализации Запада. Мы в чём-то заморочены по-своему, они - по-своему. И счастливы они не больше нашего. Только вот живут умнее. Без иллюзий". Ну и что? Зачем нам чужой ум, коли даже своим обладателям он счастья даёт "не больше нашего"? В чём преимущество этого заёмного ума? Может, от попыток привить его на чуждой почве станет ещё хуже?

Но, как вы уже догадались, уважаемый читатель, определяющие слова тут: "без иллюзий". Без веры в будущее. Без дерзновения. Без бескорыстия. Это - главное. А будет ли от такой жизни счастье - не важно. На Западе его нет. Ну и что? Что это за птица такая эфемерная - счастье? Что это за иллюзия такая, отвлекающая от реальной жизни и политэкономической борьбы? Накинем-ка платок на клетку с этой своенравной птицей, что голос подаёт не вовремя. А вновь входящие уже и знать не будут, что есть рядом с ними такая волшебная птица - счастье...

Рассуждая о "низкопробной продукции современной массовой культуры" (173), автор проявляет полное непонимание причин появления и распространения этой самой продукции. Сотни писателей, публицистов, психологов и педагогов уже больше десяти лет пишут об этом. Их вывод однозначен: Россия стоит на пути глобализации (читай: американизации) и является предметом особой заботы международных финансовых кругов. Это и поддержка различными фондами недобросовестных образовательных программ, вносящих смуту в российское образование, и сознательное сбрасывание в нашу страну третьесортной продукции (и продуктов питания, и продуктов поп-культуры). Поэтому забота автора выглядит странно. Причины на поверхности, их видят все думающие люди. Ослепление либеральными догмами, выношенными вечно противостоящей России западной культурой, есть механическая замена Изумрудного города, с которым автор сравнивает СССР, на Розовую страну, где носят уже не зелёные, а розовые очки. На фоне этого призывы кадрового военного к здоровому патриотизму - совершенно верные по сути - единственные концептуально непротиворечивые места книги. Это говорит лишь о том, что изначальная бессознательная установка автора находится именно здесь. Только это заставляет не воспринимать его провокатором и отнестись к его персоне с сочувствием.

Которого, он, впрочем, не поймёт и которое с негодованием отвергнет.

СМЕРП, или "Смерть Платону!"

Автор очень печётся о том, как разоблачить якобы употребляемые оппонентами приёмы манипулирования сознанием, такие как "подмена смыслов" и "наклеивание ярлыков". Что удивительно, объявленная борьба ведётся исключительно при помощи этих двух приёмов. К ним, правда, добавляется ещё и невежество, поэтому в нечестности автора упрекнуть трудно. Но воистину - святая простота хуже воровства.

""Честь" оклеветать индивидуализм более, чем на две тысячи лет, также принадлежит Платону", - торжественно раскрывает автор историю вопроса, записывая афинского философа в свои главные недруги (44). Но автор не подозревает, что во времена Платона индивидуализм в современном смысле был принципиально невозможен по причине недостаточной выделенности сознания из природы. Вообще философия как форма индивидуальной рефлексии на мир появилась всего за несколько поколений до Платона. Поэтому-то Платон, не успев познакомиться с опытом американской демократии, ещё не разграничивает индивидуализм и коллективизм на эгоистический и альтруистический. Платон - основатель. Также как Эвклид, которого по логике автора вполне можно привлечь к ответственности за то, что им не предусмотрена геометрия Лобачевского. Каждый, как говорится, ищет то, что хочет найти. Тем более, если перед глазами авторитет "самого" Поппера.

Вообще, говоря серьёзно, такая наивность вызывает чувство откровенного сожаления и непонимания. Существует замечательная русская философия - десятки мыслителей, глубоко исследовавших вопросы соотношения взаимодействия групповых и частных интересов с учётом этнического самосознания. Но для этого необходимо серьёзно работать, а не хватать сомнительные заключения одного-единственного человека (в данном случае Поппера) и ничтоже сумняшеся выставлять их на щит.

Конечно, коллективный эгоизм плох, как и всякий эгоизм, но вот чем лучше индивидуальный альтруизм коллективного альтруизма, и нет ли тут обратной закономерности, - этого автор принципиально не исследует. Потому что результатом тогда неизбежно станет удивительное (только для него, естественно) открытие: заформализованная авторитарная педагогика советского периода - и есть искомый им коллективный эгоизм, когда воля большинства механически навязывается личности без учётов её собственных интересов, когда эти личности отчуждены друг от друга, находя форму иррациональной привязанности исключительно в обожествлении  непонятного и не менее отчуждённого целого. Это, кстати, пример анализа по Эриху Фромму. Настоящему Фромму, не тому, что соглашается с автором с неизбежностью диллемы "наркомания или деньги".

В то же время все советские, а теперь и российские педагоги-новаторы от Блонского и Макаренко до Щетинина и Амонашвили стремились и стремятся сплотить коллектив на иных, живых основаниях. На основаниях взаимной заинтересованности и слиянии в подлинно человеческом общении. В готовности помочь почувствовать себя не оторванным атомом, бесцельно и самодовольно блуждающим среди таких же самодостаточных отчуждённых атомов, но частью узора живой, творчески развивающейся системы, которая по-настоящему в них заинтересована и готова создать уровень бескорыстных связей. Не плоская дуалистическая схема: "ты мне - я тебе", а схема диалектическая, включающая в себя весь мир: "Я - тебе, ты - другому". Как раз на этом принципе строилась коммуна Макаренко, как раз этот принцип провозглашался (увы, только провозглашался!) стоящим во главе угла всей советской педагогики.

Противопоставление, которое усилено педалируется автором на протяжении всей книги, совершенно надумано. Упрекая древнего мудреца и наставительно поучая его, автор сам совершает аналогичное. Вот только, в отличие от Платона, перед ним весь опыт развития человеческой мысли. А это более чем существенно. И в его случае это и есть настоящая подмена смыслов.

"...Обратимся к Карлу Попперу: "...именно Платон изобрёл наши средние школы и университеты, и, к сожалению, это действительно так. Тот факт, что эта чудовищная система образования не смогла уничтожить человечество, служит самым лучшим доводом в пользу оптимистического взгляда на человечество и лучше всего доказывает, что люди стойко привязаны к истине и порядочности, что они самостоятельны, неподатливы и здоровы" (101).

Бедный Платон! Когда небезызвестный диакон Кураев в своём пасквиле "Сатанизм для интеллигенции" заявил, что философия-де, в принципе, на Платоне закончилась, было всё ясно. Человек получил заказ на грязную работёнку и старается в меру собственной немалой испорченности. Мы невольно приходим к выводам неутешительным. Либо кто-то (Поппер или автор) что-то чего-то недопонял и брякнул очередное "тут вам не там", либо автор пишет фантастический роман об альтернативной истории, опираясь на труды человека, одержимого манией преследования. Манией преследования Платона.

Вообще всё гораздо хуже. На самом деле именно Платон заключил Брестский мир, отправил за кордон конкурентов на "философском пароходе" и подписал пакт Молотова-Риббентропа. И именно Платон стучал сандалией по трибуне ООН и обещал показать всем "эдипову мать". Платон везде и ответствен за всё.

Уважаемый читатель, простите мне это лирическое отступление. Конечно, мы с вами знаем, что классно-урочную систему придумал Ян Амос Коменский спустя две тысячи после Платона и за пятьсот лет до нас с вами. Что европейские университеты с их духом схоластики и благоговения перед точечным фактом и академия Платона отличаются во сто крат больше, нежели системы Макаренко и Монтессори. Но мы вынуждены читать предлагаемую автором антинаучную абракадабру, дабы менее искушённый человек не подпал под разлагающее влияние деятельного невежества. Иначе же оценить вышеприведённую цитату затруднительно.

Макаренко против Монтессори

"Давайте исследуем эту тему, взяв для сравнения столпов коллективистской педагогики и педагогики индивидуализма, как иногда ещё называют педагогику автономной личности" (74).

Конечно, автор лукавит. Потому что никаких "столпов" во множественном числе читатель в книге не найдёт. Изложение будет конкретным, лихим и однозначным: Макаренко налево, Монтессори направо, не переговариваться и смотреть волком!

Будем читать по написанному! - призывает автор, расписавшись в бессилии толкования исторических текстов. Самого автора мы уже успели почитать "по написанному", посмотрим теперь, как он прочитал классиков педагогики. Или, точнее говоря, что он из них вычитал.

"Макаренко слепо верил в Коммунистическое государство" (76).

Начнём, как говорится, с малого. Нельзя верить в государство, верить можно в идею.

О том, что Макаренко поддерживал "сам" Горький: Горький после возвращения в СССР был пешкой и помочь ничем бы не смог, вздумай Макаренко "стереть в порошок" своих врагов.

Странные противоречия начинаются с первых абзацев. Только что главной составляющей системы Антона Семёновича назван воинствующий тоталитаризм (что само по себе дико, ибо в таком случае это концлагерь), и тут же автор рассказывает о том, что тоталитарная система не дала ему возможность дать стране экономически эффективных хозяев. И как это всё сочетается в одной головушке?.. Пробуем ещё раз. Если Макаренко - пример тоталитарного воспитателя, то его воспитанники априори должны быть "тварями дрожащими", которым "не дoлжно сметь своё суждение иметь". Априори. Если речь действительно идёт о тоталитаризме. Целью тоталитарной власти является  с т а д о - не коллектив, заметьте, а животное стадо. Значит Макаренко, как самый главный идеолог соответствующего воспитания, превращал детей в стадо? Очевидный вздор. Сам же автор пишет о том, что Макаренко хотел дать  х о з я е в. Что-то не стыкуется. Не обладая настолько лабильным мышлением, как у автора, рискну отметить: сии авторские витийства есть очередной ляп, укладывание вполне известной и конкретной действительности на прокрустово ложе убогой схемки.

Всё проясняется, если мы вспоминаем о том, что коллективизм, как и индивидуализм, бывает разный. Тогда мы начинаем мыслить ситуацию в категориях "исполнители - инициаторы", "преданные начальнику - преданные идее".

Глухо чувствуя допускаемые промахи, автор делает отмашку, вплотную подходя к правильному выводу, но в последний момент разворачивается и даёт дёру от напугавшей его "бессознательное чего-то" точной и правильной мысли. Происходит это следующим образом: "Точности ради, надо заметить, что "хозяином" по Макаренко мог быть только коллектив, а не личность. Но в вопросе уничтожения опыта Макаренко это роли не играло. Хозяин-коллектив и хозяин-личность - одноподобные категории" (76). (Пунктуация авторская - Н. С.).

Откуда это? Что за произвол? Не говоря уж о том, что Макаренко заслуживает уважения за пробуждение в пику тоталитарной власти чувства хозяина у своих воспитанников, о котором так заботится автор, коллектив-хозяин - совершенно иная категория. Если учесть, что речь идёт о динамичном развивающемся сообществе, а не о крестьянском мире-общине, то опыт такого рода - уникален, а его несомненный успех поразителен и должен служить источником неиссякающего оптимизма! Но... своя рука владыка. Сказано: "люминий", - значит, "люминий"...

Так на Макаренко походя навешивается ярлык ярого и эффективного тоталитариста (правда, непонятно почему тогда тоталитарной системой отвергнутого), а в области содержательной путём совершения грубой смысловой подмены замалчивается поразительный (в том числе и экономический) успех Антона Семёновича.

"Педагогическое средство должно выводиться первоначально из нашей общественной и политической цели", - цитирует автор Макаренко (77), полагая, что заметил нечто предосудительное. Правда сам через пару сотен страниц прямо признаётся, что делает то же самое.

Мы читаем длинную цитату из Макаренко, мучительно размышляющего над извечной проблемой педагога: где граница допустимого воздействия на жизнь и судьбу своего воспитанника? Что делать, если подросток недостаточно хорошо понимает свои истинные задатки и они, эти задатки, заслонены какими-то поверхностными увлечениями и преходящими интересами? Как провести коррекцию его по-юношески максималистских взглядов ради него же самого?

Макаренко утверждает активную позицию педагога в отношении к жизни и становлению ученика. При этом делает несколько соответствующих оговорок, замечая, что вообще-то такому сложному искусству надо учить специально. Естественно, опытный педагог, знающий жизнь и понимающий действительные склонности ребёнка (действительные, а не принимаемые тем за таковые в данный конкретный момент!), просто обязан дать возможность этим склонностям реализоваться в полной мере.

Очистить от случайного, выявить ту миссию, которую, согласно лучшему педагогу современности Ш. А. Амонашвили, ребёнок несёт в себе изначально - разве это не высший пилотаж в педагогическом мастерстве?! И разве даже такой Мастер, как Макаренко, не мучился сомнениями и не призывал "в каждом конкретном случае... решать индивидуально, потому что одно дело - иметь право, и другое дело - уметь это сделать"??

Не имеет значения. Нюансов нет. Проблем восприятия нюансов у неразвитой личности тоже нет. Автор нашёл очередные залежи педагогического "люминия": "Антона Семёновича можно поздравить - следуя его рецептам, таких ломок было произведено немало. Не можешь убедить? Давай, ломай! Кто потом разберётся в последствиях?" (81)

У этой фразы есть ещё и продолжение, претендующее на концептуальное обоснование: "В либеральной педагогике подобный подход абсолютно исключён. И это вопрос не технологий, это вопрос этики".

Сразу вспоминается некий мальчик Эмиль, живущий как бог на душу положит до сформирования в нём неких "принципов", после чего вмешательство извне уже не будет восприниматься им как насилие для нежной и трепетной души.

Автор совершенно справедливо пишет, что "право выбора даже ошибочного всегда должно оставаться за человеком" (пунктуация, вернее, её отсутствие, авторская - Н. С.). И демонстративно не хочет замечать, что Макаренко ведёт речь об очень ярких способностях, что произведённое им - единичная педагогическая операция, а не правило навязывания своего представления о будущей жизни всем и каждому, когда самоуверенный папаша ещё до рождения сына знает, чем займётся его отпрыск.

Ключом к пониманию причин примитивной авторской позиции является следующее: автор неявно предполагает, что человек есть плоскость или, во всяком случае, мелкое озерцо. Конечно, вряд ли он в этом признается. Но тут уж наша задача, увидев очевидные предпочтения авторского "бессознательного чего-то", указать ему на это. Так вот, если понять эти предпочтения, то становится совершенно ясно и логично его категорическое неприятие формирования каких-либо инстинктивных навыков общения. Хотя куда ни двинься - всюду маячит "грозный призрак" условного рефлекса. Сознание - оперативная память биокомпьютера - "зависает" от перегрузки механической информацией. Именно об этом и пишет Антон Семёнович, упоминая об "убыточной нагрузке на сознание".

"...Я старался как можно больше переплести зависимости отдельных уполномоченных коллектива друг с другом, так, чтобы подчинения и приказания как можно чаще встречались..." (84). Прочитав этот отрывок, можно только восхититься умом Антона Семёновича, поставившего мощный заслон на пути авторитарного мышления. Не существует иррациональных авторитетов, любой авторитет тут же поверяется на практике. Каждому даётся возможность почувствовать себя под управлением товарищей и попробовать управлять самому. Ясно ведь, что только тот, кто понимает нужды управляемых, будет достойным руководителем! Система выборных командиров пресекала все тенденции к самоутверждению за счёт других. Сложная цепь зависимостей, созданная в коллективе Макаренко, - это вам не линейная вертикаль с вождём-солнцем на самом верху. Но автор загипнотизирован своей антидиалектической схемкой и не может понять, в чём качественное отличие.

Его последний отчаянный аргумент, последнее прибежище измученного противоречиями "бессознательного чего-то" - объявление тесной искренней дружбы и самопроизвольного, не навязанного уважения к интересам целого в созданной Макаренко системе - зомбированием. Давая бой явлению привычки, автор даже не удосужился прочитать "по написанному". Вот что пишет Макаренко: "...Настоящий советский гражданин должен всеми своими нервами почти бессознательно ощущать, что кругом происходит". И злое торжество комментатора: "Вот она, формула Зомби - не осознавать, а бессознательно ощущать!" (85)

То качество, какое психологи и педагоги почитают за величайшую ценность - способность к глубокой эмпатии, сочувствию и сопереживанию - оказывается всего лишь разновидностью душевной наркомании. Чем не вульгарный фрейдизм, объявляющий всю гигантскую сложность человеческой культуры стремлением замаскировать инцестуальные комплексы...

Шалва Александрович Амонашвили даёт чеканную по формулировке мысль: у человека есть одна свобода - выбирать свою несвободу. Потому что везде действуют те или иные правила и закономерности, без которых была бы невозможна никакая упорядоченная деятельность. Вот и Макаренко говорит о том, что, помимо иррациональной, подавляющей человека зависимости "...существует иная цепь зависимостей - это зависимость членов нашего общества, находящихся не просто в толпе, а в организованной жизни, стремящихся к определённой цели". О разнице между количеством толпы и качеством коллектива мы уже упомянули, но автор, не будучи диалектиком, вряд ли поймёт сказанное. Он лучше поёрничает насчёт соотношения общих и личных целей, приведя фривольный примерчик с влюблёнными, где Избранник уверяет, что гармония - это когда цели Избранницы начнут совпадать с целями его собственных родителей.

Сказать по сути автору совершенно нечего, и он сам это прекрасно осознаёт и признаёт: "Самое любопытное, что придраться к Антону Семёновичу практически невозможно" (86).

Но тут же даёт феноменальное разъяснение очевидному постулату, вновь подвешивая читателей вниз головой коаном собственного производства: "Ведь то, что он сделал у себя в колонии, то есть советский коллектив - социальный феномен, созданный им самим, а не объективно существующая реальность" (86).

Конечно, тут речь идёт о том, что блистательный опыт Макаренко не получил широкого развития. Но вот про объективную-то реальность так зачем?.. Впрочем, понятно зачем. То, что не является объективной реальностью - суть эфемерно, нежизненно и вообще ссылаться на него нечего.

Сделав выдающегося практика лёгким взмахом пера отвлечённым визионером, погружённым в собственные измышления, автор совершил грубую и циничную подмену.

Аналогичную подмену автор пытается совершить и через несколько страниц, но тут уж она просто вопиюще беспомощна: "Удивительно, имея критический склад ума и инновационный стиль мышления, он ни разу не поставил под сомнение корректность коммунистической модели общества" (89).

Самое время задуматься, - раз уж такой независимый и талантливый человек, как Макаренко, безоговорочно принимал коммунистические идеалы, то, наверное, в этих идеалах немало хорошего! Но, к вящему сожалению, автор органически не может признать за человеком право быть творческой, трезво мыслящей личностью и при этом отрицательно относиться к рыночной экономике и либеральным ценностям. Когда это происходит, на помощь автору приходит испытанный приём: "...данное противоречие можно объяснить тем, что коммунизм для Макаренко был объектом веры, веры восторженной, всеобъемлющей, не требующей доказательств" (89).

И только так.

Ну, а в продолжение солидно высказывается мысль, обоснование которой произошло несколькими десятками страниц ранее: "Очевидно, Антон Семёнович никогда глубоко не изучал теорию коммунистического общества, иначе бы он понимал, что его подходы к производственно-экономическому обучению колонистов - мина замедленного действия под столь обожаемое им советское государство" (89). Но о том, что хозяин-коллектив по Макаренко имеет мало общего с хозяином-единоличником, уже писалось. И уж конечно, заложенные под советскую власть  "мины" имели совершенно иную природу.

Поистине, трудно всякий раз напоминать об очевидном и возвращаться к тому, что сказано автором прежде. Но рефреном этот недоумённый вопрос продолжает вибрировать в воздухе: если Макаренко (пусть и невольно) стоял в оппозиции к существующей тоталитарной власти (что совершенно верно) и к самой коммунистической идее (что принципиально неверно), то почему он является выразителем этой власти? Почему критика тоталитарного воспитания подменяется критикой системы воспитания, которая закладывала под тоталитаризм "мину замедленного действия"?

И ответ выскальзывает из рук:

"Так что не коммунистическому труду учил своих воспитанников Антон Семёнович, а самому что ни на есть - капиталистическому, с высококлассным менеджментом и высокой экономической эффективностью" (92).

О, чудо! - Здесь мы видим, наконец, принципы, по которым автор разделяет капитализм и коммунизм. Оказывается, капитализм там, где есть экономическая эффективность. Поэтому, если у коммунистов была высокая эффективность, то они были тайными капиталистами! Поразительный по изяществу и несуразности вывод. Очередная подмена понятий налицо. Спорить становится просто не о чем - автор произвольно выбирает ворота и угадать, в какие именно будет атаковать, невозможно.

Используя такие приёмы, доказать можно всё, что угодно. И во время эмоционального выступления перед дилетантами такая демагогия - самая эффективная манера рассуждения. Однако слово написанное недаром "не вырубишь топором" и недаром "рукописи не горят". К тому, что написано, можно вернуться в различном эмоциональном состоянии, можно спокойно посмотреть на ссылки, внимательно изучить принципы изложения, исследовать текст на предмет логических противоречий. И нам с вами ничто не мешает.

В самом деле, всего страницей раньше Макаренко упрекался в том, что сделал идеологию коммунизма объектом веры. Но что при этом делает автор? Он делает то, что привычно для людей с низкой способностью понимать мотивы других - судит по себе. Потому что для него самого объектом веры являются "Демократия" и "Гражданское общество" - именно так, с большой буквы, употребляет он эти мирские и, в общем, сугубо социологические категории. Заметим, он не пишет: "Любовь", "Разум", "Справедливость", "Культура". Нет. Он предлагает свои "священные" символы.

Упаси бог воздействовать на личность силами коллектива! Личность неприкосновенна, что бы вокруг неё ни происходило. Замечательно, вот только что тогда останется от человека, в котором все самые глубокие собственно человеческие свойства сгруппированы вокруг коллективного альтруизма? Увы для творцов педагогики "автономной личности"! - существование в условиях коллективного альтруизма есть закон природы и закон гармоничного развития человека. Ещё раз откроем столь кстати, но столь неумело упомянутого автором Фромма: "Если превратности рынка выступают мерилом ценности человека, чувства собственного достоинства и самоуважения разрушаются" (Фромм Э. Человек для себя. Иметь или быть? - Мн., 1997, с. 65).

"Человеческая солидарность - это необходимое условие раскрытия любой единичной индивидуальности" (там же, с. 87).

"Мерилом психического здоровья является не индивидуальная приспособленность к данному общественному строю, а некий всеобщий критерий, действительный для всех людей, - удовлетворительное решение проблемы человеческого существования" (там же, 139).

"Здоровым является общество, соответствующее потребностям человека, - не обязательно тому, что ему кажется его потребностями, ибо даже наиболее патологические цели субъективно могут восприниматься как самые желанные; но тому, что объективно является его потребностями, которые можно определить в процессе изучения человека" (Мужчина и женщина. - М., 1998. Здоровое общество, 145).

Задаётся ли таким вопросом автор? Нет. Он его даже не ставит. Он просто утверждает, что рыночный капитализм с толпой автономных (читай: отчуждённых) личностей - естественное и единственно верное решение мироустройства. Но что толку от того, что деловые атомы этого общества научились объединяться друг с другом в команды для достижения той или иной прагматической цели?.. Ведь внутри этих команд решается узкая практическая задача, а не та самая главная проблема, средоточием которой является каждый человек, - проблема человеческого общения, нравственного самоопределения, проблема человеческой экзистенции: Это автор оставляет, вероятно, на попечении случая, природы или... Провидения.

Работать с наследием Макаренко и продолжать говорить абстрактные глупости о том, что он был тоталитаристом, чем дальше, тем труднее. Завершает автор свой обзор признанием, разбавленным, как обычно, поспешной и совершенно неуместной оговоркой: "Теория и метод самого Макаренко стали тоталитарными уже после его смерти, когда всех без исключения детей, подростков и молодых людей СССР стали загонять в коллективы, не оставляя никакого другого выбора".

То, что "коллективы", в которые сбивались дети, не имели к Макаренко никакого отношения даже по фразеологии, автора не смущает. Раз Макаренко был за коллективы, то все коллективы должны подтверждать его правоту. Или опровергать. То есть единственным определяющим фактором идейного родства является уже сам факт того, что это  к о л л е к т и в ы. Что ж, вполне на уровне сталинской интерпретации марксизма.

Очевидно, автор не в курсе глубокой философской проблемы, заключающейся в восприятии идей основателя его последователями. Выраженная философским языком, эта проблема является частью проблемы взаимоотношений Слова и Духа. Скрытый конфликт между творцами и эпигонами проходит через всю историю человечества. Если творцам наследовали творцы, то они, поняв дух, обязательно оставляли на системе основателя свой личностный отпечаток, развивали и углубляли её. Эпигоны знали лишь слово, они твердили его, превратив в унылые догмы и забыв о живом конкретном наполнении. Нетрудно вспомнить историю христианства, давшую образцы жестокости, вероломства и дикости. Нетрудно вспомнить историю толстовства, когда сам Толстой отмежёвывался от своих ретивых поклонников. Нетрудно (но ох как не хочется автору!) вспомнить аналогичные отмежёвывания от новоявленных "марксистов" Энгельса, из всего "Анти-Дюринга" которого автор сумел вычитать только совет профессорам полдня катать тачки.

Поставив блестящему педагогу (а заодно и почти всему тогдашнему миру) собственноизобретённый диагноз "тяжёлая форма коммунистической невменяемости" (93), автор продемонстрировал полную неспособность к историческому мышлению и панорамному видению. Потому что подобные заклинания используются обыкновенно тогда, когда сказать по существу совсем нечего.

Давайте послушаем самого Макаренко и удивимся - насколько, оказывается, был тенденциозен автор в потугах "читать по написанному".

"Чтобы ребёнок чувствовал себя прежде всего человеком, мы с моими сотрудниками, педагогами пришли к убеждению, что прикасаться к личности нужно с особо сложной инструментовкой. В дальнейшей нашей работе это сделалось традицией" (Макаренко А. С. Соч.: В 7 т. М., 1957.  Т. 5. С. 170).

"Коммунары уже настолько выросли и настолько выросло их самоуправление, что они могли уже в дальнейшем сами вести коммуну" (Там же. Т. 2. М., 1957. С. 413).

Из советов педагогам: "С самого начала не навязывайте своих убеждений и мнений и как можно меньше старайтесь лезть с указаниями, дайте полную инициативу и равняйтесь на мнение большинства, стараясь быть образцовым и авторитетным товарищем и помощником всякому в кружке", "Никогда не забывайте аксиомы: "Стремление к красоте, крепко заложенное природой в каждом человеке, есть лучший рычаг, которым можно повернуть человека к культуре"", "Красота - самый могучий магнит, и привлекает не только красивое лицо или фигура человека, но и красивый поступок, красивый спектакль, красивый концерт, вышивка и даже красивый картонный солдат" (Макаренко. - М.: Издательский Дом Шалвы Амонашвили, 1999. - с. 98 - 99).

"Воспитать человека - значит воспитать у него перспективные пути, по которым располагается его завтрашняя радость" (Там же - с. 105).

Жёстко противопоставляя системы Макаренко и Монтессори и заявив, что без Макаренко его метод недействен, автор забыл об аналогичной ситуации, рассматривая подвижническое творчество итальянской гуманистки.

40 % школ в современной Голландии построены по принципу Монтессори. И что мы видим? Страна погружена во мрак бескультурья и плотского самодовольства, - в Европе даже бытует выражение "датч блонди" (голландская блондинка), имеющее значение "глупая пышка". Страна, где пусты музеи и фактически забыты Рембрандт и Ван Гог, зато легализованы наркотики и проституция.

Очень свободная, либеральная страна.

Трудно сказать, какую роль в этом играет наследие итальянской педагогини. Хочется верить, что небольшую. Но если бы роль была положительной, Голландия была бы страной, не утерявшей связей со своим прошлым.

"...уже в 1926 году в СССР на заседании научно-педагогической секции Государственного учёного совета на великой гуманистической системе воспитания и развития личности ребёнка ставиться крест" (96).

Вообще история тёмная и странная, особенно если учесть, что "за" Монтессори высказались Луначарский, Крупская и Блонский. Но автор не затрудняет себя этими деталями.

Пытаясь разъяснить суть и принципы построения либерального общества, Ермолин делает философское отступление: "Дело в том и состоит, что никакой модели, никакого чёткого образца будущего либеральная концепция государственного устройства не предполагает. А знаете почему? Потому что никто не знает, каким оно будет, это наше Будущее. У Карла Поппера есть очень интересная аналогия, связанная с архитектурными и инженерными принципами. Судите сами - принципы архитектуры не говорят архитектору, каким должен быть его будущий дом, но они однозначно свидетельствуют, каким дом быть не должен" (97).

Невольно останавливаешься, видя подобное. Поражаешься: сколько же можно издеваться над законами мира? Вдумайтесь: согласно автору, думать о будущем бессмысленно. По определению. Соответственно, бессмысленно и мечтать о нём. Архитектор, согласно Попперу-Ермолину, вообще не ведает, что творит! Конечно, вряд ли автор всерьёз полагает, что так происходит в действительности. Конечно, он знает, что перед строительством должен быть составлен точный план будущего дома и уж стиль определён непременно. И что вообще перед осуществлением чего-либо прежде возникает образ этого чего-либо, этим человек и отличается от обезьяны, которая миллион лет может стучать по клавиатуре, но так и не наберёт связный текст даже из пары строчек.

Очередное увы для автора: отличие человека от животного прежде всего как раз и заключается в том, что человек разорвал спелёнывающую разум плёнку сиюсекундности и пытается заглянуть в будущее. Спланировать собственные действия. Понять закономерности развития. Наметить цели и узнать об опасностях на пути к ним из исторических аналогий.

Теперь давайте понаблюдаем за потугами автора выпрыгнуть из созданного им же колеса догоняющих одно другое противоречий: "...либеральная педагогика категорически не признаёт никаких моделей человеческой личности... Значит ли это, что либеральная педагогика беспомощна? Нет. Где же логика? Логика в том, что Метод воспитания свободной гармонично развитой личности базируется на принципе создания вокруг маленького человека особой формирующей среды" (103).

Во-первых, запомним главное: никаких моделей. Затем устало удивимся: а разве параметры "особой формирующей среды" не задают параметры идеала на выходе, то есть "модель"? А разве у Макаренко речь не о создании "особой формирующей среды"? Разве из понятия среды может быть исключено понятие коллектива? Всё-таки человек - существо общественное, нормально он может развиваться, только если получает навыки сотрудничества с себе подобными:

"Возвращаясь к аналогии с архитектурно-инженерными принципами, можно утверждать: либеральная педагогика не учит воспитателя, каким должен стать его воспитанник. Либеральная педагогика учит, каким ребёнок не должен быть" (103).

Вообще подобный принцип используется в богословии при исследовании идеи Бога. В православной традиции это апофатизм - определение через отрицательные характеристики (ни на что не похож, не имеет протяжённости, вне времени), и катафатизм - определение через утвердительные характеристики (всеблаг, всемилосерден, неиссякаем творчески). Индийская мистика утверждает невозможность сказать что-то конкретное об Абсолюте, ограничиваясь лишь повторением: "Не то, не то". С глубоко философской точки зрения индусы оказываются апофатистами и спорить с ними чрезвычайно трудно. Так то рассматривается идея АБСОЛЮТА!

А человек, при всех его достоинствах, существо всё же ограниченное во времени и пространстве, да и творческий потенциал свой использует нерадиво. Как же может педагог принципиально ничего не говорить об идеальном образе ученика! Нельзя сказать, что целью является человек физически развитый, творческий, душевный, знающий, умеющий сострадать другим людям, любящий их и умеющий общаться?

Послушаем великого педагога К. Д. Ушинского, которого даже автору трудно будет обвинить в тоталитаризме. Хотя... кто его знает, этого автора. Итак: "Что сказали бы вы об архитекторе, который, закладывая новое здание, не сумел бы ответить вам на вопрос, что он хочет строить... То же самое должны вы сказать и о воспитателе, который не сумеет ясно и точно определить вам цели своей воспитательной деятельности". (Ушинский К. Д.  Избр. пед. соч.: В 2 т. - Т. I. - 1974. - с. 234).

Напомним сами себе: Макаренко и Монтессори по автору - представители диаметрально противоположных взглядов на воспитание. Теперь читаем саму Монтессори: "Все понимают, что двери в обычной школе надо держать закрытыми... ведь если детям, которые всё время скучают, дать свободу, они исчезнут..." Теперь вспоминаем колонии Макаренко, изгнание из которых  считалось самым тяжёлым наказанием. Более того, некоторые родители пытались пристроить туда своих собственных детей. Вдумаемся: в  к о л о н и ю  д л я  н е с о в е р ш е н н о л е т н и х!

Так что же за обман происходит на наших глазах? Выходит, постулаты двух педагогов не так уж и различны?

Ужасаясь тому, что 600 (!) воспитанников построились в колонну, чтобы пройти в театр, автор опять возвращается к больной теме: Макаренко - педагог тоталитарный. Ему (автору) было бы предпочтительнее, если бы эти самые 600 человек устроили перед входом кучу-малу до третьего действия, передрались и наорались бы друг на друга, как "нормальные, живые люди", а сам Макаренко оказался бы в дураках. Не получилось.

Идём дальше. Недоразумения вспыхивают с новой силой сразу же после досады на быстроту и чёткость реакций воспитанников Макаренко, в которой автор склонен усмотреть только дрессуру и ни грана - сознательной дисциплины и ответственности. Ему и невдомёк, что подобный результат потому и достигался, а после и воспроизводился, так как был следствием самоорганизации, основанной на  п е д а г о г и ч е с к о м  д о в е р и и. Но недоразумение даже не в этом. Автор вычленяет один из основных элементов тоталитарной педагогики: стремление учителя сделать всё самому вместо ребёнка. Но скажите, о трижды непредсказуемый автор ибн Ходорковский: разве вы не знаете, что Макаренко никогда ничего за детей не делал? Он всегда предоставлял им соответствующие возможности, критиковал, принимал участие на равных правах, советовал в качестве старшего товарища. Но не делал за них. Так к чему весь этот ненатуральный пафос и тягомотные разговоры о таинственном тоталитаризме в педагогике, который борется то ли сам с собой, то ли с тоталитаризмом в политике?

"Задача воспитателя - следить, чтобы ребёнок не смешивал добро с неподвижностью и зло с активностью... Наша цель - дисциплинировать для деятельности, для труда, для добра, а не для неподвижности, для пассивности, для послушания", - цитирует автор Монтессори (110). Стоит вернуться на несколько страниц раньше, где он же доказывал, что мы должны только следить за тем, что прорастает в самом ребёнке, но не пытаться заглядывать в будущее и не определять образ ученика на выходе.

Скачки авторской мысли неисповедимы. Он признаёт, что самый яркий выразитель тоталитарной педагогики Макаренко поставил дело так, что его воспитанники были не винтиками, но творцами. Правда, оговаривается, что-де "построение Коммунизма не может быть внутренним мотивом для подростка". Ну и что? Такое впечатление, что Макаренко делал всё по-капиталистически, только вдобавок к этому ещё доставал ребят политинформациями! Во-вторых, более чем спорен тезис о том, что может, а что не может быть мотивом деятельности. Особенно, если говорить о ребятах 14 - 15-ти лет. Обратимся к отечественной мысли: "Ничто не очищает, не облагораживает так отроческий возраст, не хранит его, как сильно возбуждённый общечеловеческий интерес" (А. И. Герцен).

Кстати, о политинформациях. Для сомневающихся. Вот отрывок из письма Макаренко Максиму Горькому: "...Приводят запущенного парня, который уже и ходить разучился, нужно сделать из него Человека. Я поднимаю в нём веру в себя, воспитываю у него чувство долга перед самим собой, перед рабочим классом, перед человечеством, я говорю ему о его человеческой и рабочей чести. Оказывается, это всё ересь. Нужно воспитать классовое самосознание (между нами говоря, научить трепать языком по тексту учебника политграмоты)" (Макаренко. - М.: Издательский Дом Шалвы Амонашвили, 1999. - с. 191).

"И ещё несколько аналогий от Монтессори, раскрывающих её главный тезис о развитии самостоятельности - "излишняя помощь есть несомненное препятствие развитию природных сил"", - торопится автор (112).

Непонятно, что тут с чем сравнивается, так что слово "аналогии" совершенно в данном контексте неуместно. Теперь послушаем Макаренко: "Нельзя воспитать мужественного человека, если не поставить его в такие условия, когда бы он мог проявить мужество, - всё равно в чём: в сдержанности, в прямом открытом слове, в некотором лишении, в терпеливости, в смелости" (Макаренко. - М.: Издательский Дом Шалвы Амонашвили, 1999. - с. 44). Вы видите расхождения "по разным полюсам"?

Конечно, расхождения есть, и немалые. Можно вспомнить, как Монтессори принципиально изгоняла из своих школ игры и сказки, как механически обучала письму детей в слишком маленьком возрасте, против чего восставал гениальный Выготский... Есть ещё различная фразеология. Ревностная католичка и советский человек эпохи героизированной индустриализации - откуда ж тут взяться одним и тем же словам?! Про философию Слова и Духа мы с вами уже говорили. Говорил об этом и сам Антон Семёнович: "...Педагогика есть самая диалектическая, подвижная, самая сложная и разнообразная наука. Вот это утверждение и является основным символом моей педагогической веры" (Макаренко. - М.: Издательский Дом Шалвы Амонашвили, 1999. - с. 44).

Завершим разговор об Антоне Семёновиче Макаренко следующим фактом. Через руки педагога за всё время его деятельности прошло более трёх тысяч детей. Вспомним, что это были отнюдь не благополучные дети. Однако ни один из них не попал в тюрьму, не оказался полицаем во время Великой Отечественной войны и не эмигрировал из страны.

Но в самоупоении автор ни на что не обращает внимания. Для него изобличающие сами себя  казусы и двусмысленности убедительны.

Розовые очки и жёлтый туман

Вместе с этим, Ермолин искренен в своих потугах понять, что произошло и почему, поэтому иногда он вызывает сочувствие. Никто не будет спорить с тем, что "единственное, что было сделано первым демократическим правительством по реформированию советской воспитательной системы - это уничтожение комсомола и пионерии. Но ведь взамен ничего не было создано!" (64).

Действительно, ничего. Но что предлагает создавать сам Ермолин и на каких новых принципах?

Когда автор пишет о том, что его книга представляет из себя "законченную систему" (119), хочется прослезиться. Ничего забавнее не мог написать этот человек, напомнив фрагмент фильма "Дежа вю", когда профессор-энтомолог не может толком выстрелить из винтовки. Тут, как нетрудно догадаться, ситуация аналогичная, но обратная.

Автор здесь и далее часто пишет о некоем "Скаутском методе", якобы существующем почти сто лет. Привычка писать обычные термины с большой буквы может восприниматься придирчивым читателем как стремление зазомбировать и придать обыденности флёр священности. Но речь не об этом. Что за "потрясающее методическое обеспечение", мимо которого прошли, судя по всему, не только Макаренко, но и Вентцель, и Выготский, и Сухомлинский, и Крапивин, и Амонашвили? Что такое пресловутый "Скаутский метод", в чём его суть? Нельзя же принять всерьёз заверения автора о том, что суть "в его безусловной психологичности" (159). Ну, а его изобретатель - английский национальный герой полковник Пауэлл - неизвестное лицо в мировой педагогической мысли.

Элементы оказываются просты и ясны: работа в малых группах, жизнь на природе, учёба через дело, использование формы и знаков отличия: а также не что иное как скаутское "торжественное обещание" и принятие скаутских законов как моральных обязательств перед всем движением, наставниками и друзьями... Мальчик Эмиль, где ты?

Что мы видим? Автора как будто подменили. Разве не он жестоко критиковал метод Макаренко за военизированность, за обязательства перед всем коллективом? Так возникает естественный вопрос: зачем нужно чуждое слово, звукопись которого невольно вызывает в памяти образ безмолвно трепещущего в воде скользкого ската? И столь же естественный ответ: чтобы ненароком не отождествили и не поставили в один ряд. С ведущими пионерскими отрядами, с той же "Каравеллой", существующей уже более сорока лет, с Китежем, наконец... Чтобы убедить: всё лучшее можно найти только на Западе. Чтобы заставить забыть о собственных традициях. А народ, не помнящий собственной истории, легко превратить в тех самых зомби, о разоблачении которых деланно печётся автор в первой половине книги.

Конечно, Ермолин явно поторопился столь долго и подробно рассказывать о своих воззрениях. На заявленном уровне рассмотрения сказать ему нечего. Естественным следствием этого является совершеннейшая нестыковка практических утверждений и утверждений, выдвигаемых в качестве теоретической базы.

"Почему же государство должно было самоустраниться от функции выбора, от функции генерального заказчика в таких хотя бы областях, как патриотическое воспитание?" - задаётся Ермолин естественным вопросом. Правильно. Не должно. Но какое отношение это имеет к яростно высказываемой на десятках страниц его собственной позиции? Что это за немыслимое угнетение "автономной личности" - формирование в соответствии с госзаказом? Что это вообще за терминология: заказчик сказал, подрядчик ответил... припомним автору и "бизнес-инкубаторы". Ведь так велико было возмущение терминологией Макаренко! Впечатление такое, что автор просто не в состоянии удержать в сознании сказанное ранее и более не возвращается к нему, всякое рассуждение начиная с чистого листа.

Впрочем, абстрактные разговоры об абсолютном либерализме были необходимы, когда надо было унизить Антона Семёновича. Когда речь зашла о его собственной практике, Ермолин прямо признаётся, что "подсаживает" детей на свою собственную систему. Вот так, честно и откровенно. Уже одна эта фраза автоматически отправляет всю теоретическую часть книги в мусорную корзину.

"Любая воспитательная система, претендующая на подготовку детей к жизни, должна готовить их к вполне определённым условиям", - высказывает он своё педагогическое кредо (174). Ясно, что перед нами фактически новая книга, новые утверждения. И вот здесь стоит высказаться определённо. Современная гуманистическая педагогика однозначно утверждает: ребёнка не надо "готовить к жизни", он уже живёт полноценной жизнью. Именно это имел в виду Макаренко, когда в противовес тем, кто под предлогом гуманизма стремился обезопасить детей от всех сложностей жизни, писал про то, что не понимает, что такое десятилетний "ребёнок".

Общество наших детей будет таким, какими вырастут наши дети. Это естественная диалектика сменяющих друг друга поколений, и в этом огромный пафос и преобразовательная роль педагогики. Недаром Макаренко называл свою педагогику педагогикой будущего. Потому что пока мы будет готовить детей к настоящему, настоящее превратится в прошлое... И наши дети создадут те условия, к которым будут расположены. Захотят - и изменят своё теперешнее настоящее, захотят - закрепят его ещё на одно поколение. Ермолин предлагает, не задумываясь о завтрашнем дне, воспроизводить западную модель т.н. "гражданского общества", несмотря на все проблемы, с которыми оно сталкивается на самом западе.

Однако определённых успехов Ермолину добиться уже удалось.

"Я хожу на работу как в отпуск - дети делают всё сами", - уверяет Ермолин. Как они делают это самое "всё", он поясняет ниже: "Только не будьте слишком строги к своим воспитанникам, если однажды в женском туалете появится предвыборный плакат кандидата на должность Президента школьной республики с обнажённым торсом и призывом: "Девчонки, я ваш в любое время суток!"... А если вас раздражает демократия, не играйте в неё и не говорите о том, что у вас в школе есть самоуправление школьников. Самоуправления без демократии не бывает" (178-179).

Вот так волей-неволей демократия и самоуправление узаконивают хулиганские выходки "раскованных" тинейджеров. Очень яркий и показательный пример. Зачем после этого жаловаться на "низкопробную продукцию современной массовой культуры"? Корни её зиждятся в таких вот школьных туалетах, коли директора на работе отдыхают. Ну, а после всё переходит на государственный уровень.

"Скаутское движение отбирает определённый тип людей и формирует определённый тип личности" (247).

В этих строках заключено то, о чём до поры автор умалчивал, рассыпаясь в комплиментах Монтессори: Ермолин сознательно, попирая все прежние заявления ("...либеральная педагогика не учит воспитателя, каким должен стать его воспитанник" (105). Кто-то над кем-то явно издевается...), занят "отбором" и "формированием", то есть выращиванием элиты, которой предстоит владычествовать над миром, осуществляя свои личные "проекты". Это очень удобно, когда во главу угла ставится система, готовящая корпорацию лидеров, составляющих несколько процентов от числа общего населения. Всем хватит места под солнцем, ибо лидерами готовы быть далеко не все. Так зачем рассказывать об уникальности и важности для судеб страны т.н. "Скаутского Метода", если он - только для будущей элиты?

Рассказывая об опыте люксембургских скаутов (интересно, а почему не лихтенштейнских?), об их настаивании на том, что 10-12-летние ребята должны идти в двухдневный поход самостоятельно, Ермолин призывает следовать примеру "подлинной" педагогики. Ему и невдомёк, что благодаря такому подходу там как раз и получают на выходе "раскрепощённых" детишков, легко получающих в обстановке полной бесконтрольности первый сексуальный опыт и после всю жизнь с невротическими симптомами блуждающих по психоаналитикам.

Молодёжная политика по Ермолину... Послушаем советы молодым маститого либерала:

"Вступай в партию или создавай свою, иди на выборы как депутат, а если не можешь, то участвуй в них в составе избирательного штаба или хотя бы в качестве рядового агитатора".

"Молодой лидер никогда не получит каких-либо преимуществ в решении подобного рода проблем, рассчитывая на более чем странный аргумент своей возрастной "недоразвитости". Другого пути решения молодёжных проблем, кроме как самим активно идти в политику и самим лоббировать собственные интересы, у молодых просто не существует".

Интересно, перед кем, кто именно, что именно, а, главное, за какие встречные услуги будет осуществлять подобное "лоббирование". И насколько издевательски выглядит совет Ермолина на фоне длинного, со вкусом сделанного описания лоббистских клубов, которые есть самая эффективная форма лоббистской самоорганизации. И Маха у них там без одежды, и президенту "пацаны" типа на пальцах всё облоббируют...

Уважаемый читатель! Давайте подумаем: что 18-20-летний человек успеет во взрослой политике? Какую такую взрослую партию он создаст? Либо это будет совершенно отчуждённое и взлелеянное на юридической демагогии существо, полное скепсиса и цинизма, либо романтик, порывающийся исправить мир и с хрустом раздавливаемый опытными "коллегами". В этом возрасте идёт интенсивный набор мировоззренческой базы, человек принципиально не готов без ущерба для гармоничного развития заниматься такими вещами. Только-только завершается его физиологическое созревание. Ему необходимо вовсю учиться, заниматься спортом, выстраивать новые, взрослые отношения с людьми, влюбляться, наконец! Идти в политику можно от избытка накопленных сил и жизненного опыта при понимании всей сложности мира. Недаром в Элладе мужчиной и полноправным гражданином считался человек лишь с 30 лет! Всё просто - есть фаза набора ресурсной базы, есть фаза отдачи переработанного материала. У всех это происходит различно, но очевидно не в 18 лет. Но - по Ермолину - чем меньше человеку помогать, тем лучше.

"На первый взгляд неглупые люди всерьёз говорили о выделении квартир молодой семье, о льготном молодёжном кредите и прочих PR-приколах эпохи развитого социализма" (213).

"Около половины студентов меня искренне не поняли:

- А как же без льгот? А где нам жить после вуза? А кто нас на работу примет, если государство не поможет? А как детей кормить?

Вся надежда только на государство. Кто же зомбирует молодёжь, внушая ей роль социального инвалида?" (214).

Ермолин словно не знает, что есть области исконно дотационные, которые капиталистической прибыли не приносят. Что делать студентам, которые собираются стать, например, библиотекарями? Или редакторами? Или гидрологами? Или врачами? Или учителями? Врачи и учителя - это не престижные ныне модельеры и дизайнеры, это те, кто отвечает за здоровье и нравственно-образовательный уровень народа. Что естественно должно быть предметом государственной политики; само собой подразумевается, что государство будет помогать тем, кто берёт на себя столь важные функции, пусть они и не связаны с прямым извлечением прибыли.

Возможно, Ермолин хочет, чтобы врачи и учителя занялись активной политической или экономической деятельностью, отстаивая в "равной конкурентной борьбе" с профессиональными юристами, экономистами и политиками своё право на кусок общественного пирога? Он хочет, чтобы люди, обеспечивающие главные гуманитарные ресурсы страны, сжигали свои души в топке политэкономической борьбы? Помните, как у Высоцкого:

Вот кто-то крикнул, сам не свой: "А ну пусти!"
И начал спорить с колеёй по глупости.
Он в споре сжёг запас до дна тепла души,
И полетели клапана и вкладыши...

Летят клапана и вкладыши ведущих нищенское существование специалистов - историков, филологов... метеорологов (из 200 необходимых только в Московской области метеостанций функционируют всего 15. А мэр удивляется: и что это такие плохие прогнозы стали? Не дам вообще денег!). Рвут друг у друга часы и без того перегруженные школьные учителя, для которых работа по ставке - гарантия медленной смерти. Через какие препоны выживания продираются те, кто решился писать диссертацию! А Ермолин за спиной надёжного спонсора только пожимает плечами: значит, дескать, не тому учите, раз не востребованы настолько, чтобы обеспеченные люди были готовы вам нормально платить. Не можете перестроиться, не понимаете, что вы никому не нужны, кроме вас самих. Учите детей реальной жизни, задвиньте старые авторитеты (конечно, все сплошь тоталитарные) в угол! Учитесь выплывать в мире естественной конкуренции видов...

Удивительная всё же наша страна! Государства вообще-то для того и  создавались, чтобы защищать своих граждан и помогать им в жизни. Наше же государство испокон веков существовало для того, чтобы его самого защищали граждане. Что же изменится в объявленную Ермолиным эпоху либеральных ценностей?

НИЧЕГО.

Государство не должно и не будет помогать молодым специалистам, но вот уж "если завтра война..." и "сегодня война", то извольте, молодые люди: патриотизм наперевес и в атаку!

А, в принципе, чего беспокоиться. Ведь, согласно Ермолину: "Сегодня в России молодой высококлассный специалист может заработать гораздо больше денег, чем на Западе" (230).

Как рука такое писать поворачивается? Видимо, Ермолин считает, что кроме узкой касты компьютерщиков, нефтяников, экономистов или модельеров, высококлассных специалистов у нас в стране нет. Впрочем, нам уже не раз демонстрировалось авторское умение произвольно менять местами причины и следствия. Так что если судить о высоком классе по высокому заработку... А, собственно, почему бы и нет? Ведь задаётся же Ермолин на полном серьёзе следующим вопросом: "Знаете, почему американские школьники... намного успешнее наших молодых людей в реальной жизни?"

Сразу хочется задать встречный вопрос: а что такое - эта самая реальная жизнь? Гениальный поэт Алексей Шадринов в 19 лет погиб в армии, раздавленный жуткой дедовщиной. Он оставил после себя стихи, которыми невозможно не восхищаться:

Холодный воздух - хрупкая слюда -
Кладёт на волны радужную млечность.
Понять ли мне, о чём поёт вода,
Куда она змеится бесконечно...

К чему весной утиный хоровод
Заводит песню, звонкую, как трубы,
Вода поёт, и жизнь пока идёт,
Всё никуда и всё из ниоткуда.

Рыдают гуси, клином размежив
Поля небес, изрытых облаками.
Моя душа над родиной летит,
Обняв её бесплотными руками...

С точки зрения успешного существования туловища он был неудачником. С точки зрения достигнутых высот духа он был в высшей степени успешным человеком, если это слово вообще применимо в данном контексте. Так что реальнее: благодарная память потомков или забвение мещанской эгоистической жизни, не интересующей никого, кроме её обладателя?

Издеваясь над социальным пакетом в СССР, Ермолин договаривается до абсурда: "Несколько поколений отцов и матерей привыкли полагаться во всём на бесплатный сыр социалистической мышеловки под названием "Советская система защиты детства". А когда эта система рухнула, оказалось, что сотням тысяч российских семей  нет никакого дела до собственных семей" (244).

Все эти утверждения - суть беспардонные логические перевёртыши. Следуя такой логике, люди сами виноваты, когда им перестают отапливать квартиры, а они начинают болеть. Ишь! Привыкли во всём полагаться на государство, которое якобы должно обеспечивать работу ТЭЦ, вот и получайте по заслугам! Отвыкли от пещерной жизни - сами виноваты! То есть причины беспризорности априори переносятся не на игрища политиканов, стригущих купоны за счёт народа, а на людей, которых в одночасье вышвырнули с корабля в штормовое море. Ей-ей, батенька, попахивает фашизмом! И уже второй, между прочим, раз.

"Самое неприятное, что подрыв семейных устоев был сознательно заложен "классиками" в теоретическую модель коммунистического общества. Чудовищный призыв "сын за отца не отвечает" через много лет отрикошетил эхом - "родители за детей не отвечают"".

Ничего чудовищного в призыве "сын за отца не отвечает" вроде бы нет. Чудовищен как раз обратный призыв, и не просто призыв, а законодательно подтверждённый факт сталинской системы: "сын за отца отвечает". Так что для начала Ермолину стоит остановить гулкие рикошеты собственного незнания, узнать "откуда звон", а уж после пытаться проводить исторические параллели.

Для молодых да ранних есть у Ермолина советы не только по устройству в частной сфере, но и для того времени, когда грамотно проведённые в жизнь личные проекты помогут кому-либо из них занять своё место в среде государственных чиновников.

"Выборный государственный чиновник любого уровня не должен ощущать себя ни слугой, ни вершителем судеб России. Единственная роль, которая может быть делегирована народным избранникам - это роль эффективного менеджера, наёмного управляющего со своими правами и ответственностью перед избравшими его людьми" (265).

Вообще-то, добавим от себя, желательно, чтобы чиновник вообще ничего не ощущал. Зачем ощущения "наёмному управляющему", отчуждённому от своего дела и людей?

Жутковато лицезреть обколотого новокаином "народного избранника", которого не одолевают вообще никакие ощущения. Снова вспомним Высоцкого:

Болезни в нас обострены,
Уже не станем мы никем;
Грядёт надежда всей страны:
Здоровый, крепкий манекен!

Но автор туго знает, к чему клонит.

"Приходя в "Лигу Дела", молодой человек должен чётко осознавать, какие выборы имеются у него в нашей компании. Вот главные из них:

1. Научиться быть независимым и конкурентоспособным.

2. Научиться быть эффективным лидером.

3. Научиться быть реально полезным себе, семье, другим людям.

4. Научиться управлять своим государством" (278-279).

Всё. Те, кто хочет получить возможность работать на благо культуры и просвещения, а не заниматься политическими и юридическими интригами, отбрасываются процессом. Всё бы ничего - каждая организация и образовательная программа имеет свои приоритеты, но вот только для чего столько твердить о педагогике для всех?

Впрочем, зачем она нужна нам, эта самая педагогика для всех? Ведь, "Если же говорить не ёрничая, то мы - маргинальная нация" (228).

Если оставить неприятные эмоции, которые испытываешь, читая подобное, то можно сказать следующее: перед нами - образец дуалистического мышления. Или - или. А третье - это нечто незаконнорожденное, деклассированный элемент. В опусе Ермолина это не единственное патриотическое заявление. Вот ещё одно: "Всем нам, вставшим на ноги в это непростое смутное время, не спрятаться от своей "уродины"-матери за засовами своих квартир..."

Мы противопоставим этому поучению утверждение Сент-Экзюпери: "Я сам должен одарить совершенством любимую, пусть даже она далека от совершенства". Позоря Родину, человек не облагородит себя.

Возомнивший себя педагогическим пророком современности, Ермолин выдаёт в финале поразительное заявление: "Древние говорили: "Страшен человек, не прочитавший ни одной книги. Но ещё опаснее человек, прочитавший одну книгу"... Уверен, вам не единожды приходилось сталкиваться с ситуацией, когда уважаемый человек, лидер, высококлассный специалист в своём деле, автоматически переносит свою успешность на все другие области человеческой жизнедеятельности. Любой успех - коварная вещь. Самые опасные последствия успеха - это излишняя самоуверенность и притупление бдительности" (251).

Что сказать об этом автобиографическом отрывке? Самое нелепое зрелище, - это когда спящий ходит по домам и кричит: "Проснитесь!" Редкий дар Ермолина дал нам возможность подобное лицезреть.

Книга начинается с многозначительной истории, рассказанной о том, как расцвёл мир человека, излечившегося вдруг от близорукости, о существовании которой тот и не подозревал долгие годы. Я завершу свой обзор, используя этот же образ. Трагически близорук тот, кто тщится создавать будущее, всеми силами отстаивая уродливое настоящее. Трагически близорук тот, кто думает, что человек исчерпывается политэкономией. Комически близорук тот, кто надувает щёки, наполнив банку водой из горного ручья, и считая при этом, что ручей теперь живёт у него в банке.

Заключение

В заключение кратко сформулируем основные выводы.

Педагогика по Ермолину - это технологии без души.

Автор прячется за Монтессори, как будто за сто лет не было достойных соотечественников. Боится Сухомлинского и тем более Амонашвили, потому что о Любви и Духе удобнее упоминать, говоря о системе столетней давности. Сам-то он об этих представлениях не упоминает. Как ничего не пишет и о том, как именно применяет опыт Монтессори в своей работе. Очевидно, что никак, и слава итальянки нужна ему лишь для подтверждения того тезиса, что всё достойное внимания родится исключительно на Западе.

Предмет фетиша - гражданское общество и настойчивое пожелание "ставить реальные цели"; ничего, кроме менеджмента, обслуживающего мещанские ценности. Идеалом предстаёт поверхностный энергичный тип, всецело погружённый с малых лет в жизнь социума не в плане творческого сотрудничества, а в плане отстаивания юридических прав и продвигания собственных инициатив. Между тем прагматизм на фоне юношеского романтизма неизбежно приведёт человека к цинизму и эгоцентризму. Умение же работать в команде - вовсе не свидетельство преодолённой отчуждённости и решения проблемы человеческого существования.

Если подоплёка всякого воодушевления - прагматизм и расчёт, то происходит атомизация общества, где все равнодушны друг к другу и где отсутствуют представления о дружбе. Зато присутствуют представления о полезности. Романтизация бизнеса и странное предположение, что такое положение вещей отвечает человеческой природе, есть обман и полная бессмыслица. Ничего не пишет автор о вооружении действительными знаниями, - только о понимании функционирования рыночного механизма.

Беспрерывные ссылки на западный опыт совершенно неуместны, ибо стоит задуматься о соотношении там количества "лидеров" и остального населения. Картина получается удручающая - небольшой процент лидеров делает, что хочет, с инертной толпой, озабоченной только собственной сиюминутной выгодой. Мощные пиар-компании раскручивают проекты, которые желанны лично для лидеров.

Воспевая конкурентоспособность по-западному, совершенно не понимает, что побеждает вовсе не самый духовный и умный, а самый жестокий и беспринципный. А умный (и бездуховный!) начинает ему прислуживать. Совершенно обходит наиболее принципиальные для подрастающего поколения вопросы культурного и духовного развития.

Вывод: книга безграмотна по всем параметрам. Осевая подмена: успех, достигнутый благодаря форме (походам и ролевым играм), приписывается содержанию (самодовлению "Я").